краями. Если оно перегорожено впереди, мы окажемся в мышеловке!
— Тебя послушать, никогда не скажешь, что ты лихой храбрец, перед которым ничто не устоит…
— Дело в том, что мне нравится борьба в открытую, а скрытые опасности, побеги, обходные маневры приводят в отчаяние, изматывают вчистую. А, вот наконец… лучше уж так, чем нервничать в ожидании!
Снова послышались бешеные крики. Собираясь и распространяясь в глубокой ложбине, как в акустическом приборе[181], они четко доходили до слуха беглецов:
— Смерть предателям! Смерть!
А потом послышался топот многих конских копыт.
— Понятно, — сказал Тотор, — оба войска соединились. Кавалерия и инфантерия наваливаются на нас сверху! Машина в порядке, дорога хорошая, виски творит чудеса… Вперед!
Автомобиль резво катился между двумя склонами.
— Лишь бы так и шло! — сказал Меринос, поеживаясь.
— Перед нами все открыто… Черт! Открытое пространство, это только так говорится, а на самом деле перед нами теснина. Лишь бы она тянулась подольше!
Дорога внезапно повернула, и американец вскрикнул от бешенства.
Перед автомобилем в двухстах метрах, насколько хватало глаз, расстилалась бесконечная водная гладь. Озеро! Но такое громадное, что противоположного берега не было видно.
— Ну так где твое пространство?
— По-прежнему перед нами, — спокойно ответил Тотор, — вот только подмоченное немного!
— Ты еще можешь шутить!
— А ты разве нет? — добавил парижанин, притормаживая.
— Ни влево, ни вправо! Проклятое озеро не объехать!
Крики и конский топот приближались.
— Да, — снова заговорил Тотор, — невозможно и повернуть обратно, чтобы вихрем пронестись по телам разбойников.
Автомобиль был уже всего в пятидесяти метрах от воды, в которую под небольшим уклоном уходила дорога. Храбрый шофер замедлил движение до скорости пешехода.
— Должно быть, — сказал он, — здесь водопой для овец, и наверняка неглубоко. У меня нет времени выходить, чтобы проверить дно, поехали потихоньку.
— По воде? — спросил Меринос.
— Попробуем! Почему бы и нет? — отозвался француз.
Бода покрыла уже колеса машины и бурлила в спицах.
Разинув рот от удивления, Меринос поглядывал на друга. Спокойно, как на автодроме, парижанин прибавил скорость и сказал:
— Немного увязает, но все-таки едет.
Уже и задние колеса покинули твердую почву, а машина тряслась, шлепала колесами по воде и продвигалась вперед.
Бо, до сих пор молчавший, теперь затопал ногами от восторга и воскликнул:
— Да здравствует Тотор, лучший шофер в мире!
— Вперед, вперед! — крикнул парижанин, еще поддав ходу.
Автомобиль клюнул носом, вызвав волну перед собой, и поехал, фыркая, как барахтающееся в воде животное. Вскоре он был уже в полутораста метрах от берега.
Позади звучали крики, угрозы, брань. Бандиты только что добрались до озера. Тут же беглецы услышали глухой шлепок. Пуля, просвистев рядом, срикошетила, оставив на воде недолгий след.
Прошло всего три минуты. Американец очнулся как от сна и воскликнул:
— В нас палят! Ах, так? Значит, доставлю себе удовольствие прикончить пару бандитов!
— Не шевелись! Притворись невидимкой, не подставляй им ни сантиметра твоей драгоценной персоны… Ты тоже, Бо!
Раздалось еще пять или шесть выстрелов. Пули пролетали с неприятным завыванием. Одна из них ударилась в спинку сиденья Тотора и расплющилась.
— Вот видишь? Еще раз прошу: свернись, как устрица в раковине.
— А ты, Тотор?
— Я не могу наклоняться: ведь я, так сказать, капитан автомобиля, который сейчас вроде маленького кораблика.
Храбрый до безрассудства, до безумия, Тотор, обладающий в полной мере веселым, истинно французским мужеством, которому ничто опасность и даже смерть, стал напевать:
— Только зачем погружаться в глубину? Ведь ты не подводная лодка, чтобы разгуливать под водой! — воскликнул парижанин.
Шутливый упрек был вызван тем, что автомобиль вдруг потерял опору, земля ушла из-под колес.
Дно озера было неровным, с резким перепадом глубин, поэтому машина, вместе с пассажирами нырнула, вынырнула и поплыла в пенном водовороте.
Погрузившиеся по пояс в воду беглецы инстинктивно ухватились кто за что мог, а Тотор, вцепившись в баранку, ставшую настоящим рулем, проговорил:
— Маленький кораблик еще не привык, но он плывет! Конечно, не как пробка, но делает что может… Эй, Меринос, что скажешь? Вот мы и стали мореплавателями!
— Скажу, что наши приключения невероятны, похожи на сказочный сон, каждую минуту задаю себе вопрос, не сплю ли я.
— Стоп, минутку! Без резких поворотов, пожалуйста!
Против всех предположений, автомобиль вел себя на воде неплохо. Его колеса яростно крутились, оставляя за собой два пенных следа. Деревянные спицы, крепкие и широкие, служили лопастями и позволяли машине не только удерживаться на плаву, но и продвигаться вперед, как первым пароходам.
Но Тотор задал слишком большую скорость, не учел, что нет сцепления с землей и при головокружительном вращении колеса прокручиваются впустую. Кроме того, стало очень трудно удерживать направление. Малейший поворот баранки разворачивал переднюю часть машины, прерывая движение вперед.
— Поддается рулю, как гоночная лодка, — воскликнул удивленный Меринос.
— Только скорость, к сожалению, меньше. Мы почти не продвигаемся… Вот и доказательство! Слышишь серенаду?[182]
С берега по-прежнему слышались проклятья и яростные крики вперемежку с выстрелами. Градом сыпались пули. Вокруг беглецов вода, нещадно настегиваемая свинцом, подпрыгивала фонтанчиками. Чудо, что ни одна пуля еще не попала в них.
— Мазилы! — презрительно цедил сквозь зубы Меринос.
— Уж на это жаловаться не стоит! — возразил парижанин. — Я-то страшно боюсь, что они пробьют наши герметичные[183] ящики, тогда прощай, автобаржа! Весь железный хлам канет на дно, как булыжник в оливковое масло!
К счастью, притопленная мишень не возвышалась над водой, прицельный огонь был затруднен, а австралийцы — стрелки посредственные.
Тотор снизил скорость, теперь он был внимательней к направлению движения и деликатней в обращении с рулем. Автомобиль уже не разворачивался, пошел чуть резвей вперед по озеру, которое казалось бесконечным — противоположного берега даже не было видно. Но сейчас и этого было достаточно беглецам, счастливым оттого, что удалось избежать непосредственной опасности.
У Мериноса появилось время для размышлений. Любопытство его было разбужено одним словом
