одному, а группами человек по двадцать. Туринский аэропорт — не самый загруженный пассажиропотоком, этим двум таможенникам явно не приходилось иметь дело с таким количеством людей. Началась самая настоящая давка, люди отталкивали друг друга, лезли вперед. Одного из самых младших суппортеров я заметил ползущим по полу. Другой пролез под столом.
Пройдя паспортный контроль, толпа понеслась к выходу. Сотрудник Британских авиалиний, который должен был проверять билеты, оказался еще более беззащитным: у таможенников по крайней мере были столы, которыми они могли отгородиться.
Следующей была стюардесса, стоявшая на трапе у входа в самолет.
Только добравшись до своего места — полагаю, я был одним из немногих суппортеров, кто были достаточно трезвы, чтобы сопоставить номер места на билете с цифрами, светящимися на табло над креслом — я понял, что произошло. Это не просто «пьяные англичане в очередной раз устроили дебош». На этот раз «пьяный дебош» преследовал определенную цель: мне предстояло своими глазами увидеть, как это — «ездить по вписке».
Я нагнулся, чтобы задвинуть сумку под сиденье, но места там не было: там были две ступни. Я подумал, что мне померещилось: но нет, действительно, две ступни. Я нагнулся пониже, и две ступни превратились в две ноги, а уже те обернулись обычным человеческим телом, на дальнем конце которого виднелась голова, причем со знакомым лицом, а к губам был прижат палец: никому не говори!
Я посмотрел по сторонам: в самолете было очень тихо; нет, понял я, не потому, что самолет вот-вот взлетит, а потому, что на борту много лишних: они прятались под креслами у иллюминаторов. Сколько их было, не знаю. Я начал считать и успел досчитать до десяти, когда вдруг понял, кто сидит рядом со мной.
Это был Рой, в элегантном белом костюме, модных итальянских туфлях и сережкой с бриллиантом в ухе. Наверное, мне нужно было спросить его, как он попал на самолет — и где его «мерседес», в багажном отделении, что ли? — но я был так поражен самим фактом присутствия Роя на соседнем месте, что не мог придумать, что сказать. За весь полет я так и не придумал. Но ветер перемен задул в мою сторону — Рой, о чем я узнал уже потом, изменил свое мнение о моей персоне, и если раньше даже не смотрел в мою сторону, то теперь решил, что я не так уже и плох. Даже для Роя я стал, в конце концов, «нормальным чуваком».
Но стюардессы тем временем стали «чужаками», они больше не ходили по проходу и не предлагали еду и напитки: когда одна из них попыталась это сделать, ей пришлось выдержать раунд реслинга с Миком, который теперь пил водку из двухлитровой бутылки, купленной в дьюти-фри. Раунд этот закончился тем, что стюардесса исчезла между сиденьями, забавно колотя в воздухе ногами.
Стардессы явно не понимали также, почему вдруг в самолете стало столько людей. Сейчас, когда самолет поднялся в воздух, ног под креслом больше не было, так как их владелец выбрался на поверхность в поисках места, где примоститься. Его примеру последовали остальные. Он сказал мне, что у них с приятелями не было другой возможности вернуться в Англию, так что они решили присоединиться к нам. Хоть у них и не было билетов, им удалось проникнуть на борт, но тут обнаружилось, что чартер полон, и им пришлось прятаться под сиденьями. Просто до гениального. Мне пришла в голову мысль, что против подобных способов вообще трудно придумать какие-нибудь меры. Но сказать своему собеседнику об этом я не успел — мое внимание отвлек Рой. Он вытащил из кармана брюк три предмета. Первым была скрученная пачка двадцатифунтовых купюр; вторым — ключи от машины на брелоке (так что, «мерседес» все-таки летит с нами?); а третьим — пакетик с неким белым порошком. Порошок этот Рой принялся вдыхать, и его тут же окружили; будучи человеком щедрым, Рой со всеми поделился, и порошок быстро исчез.
Когда мы пошли на посадку, появилась другая проблема Никто из этого безбилетного десятка не хотел лезть назад под кресла; вместо этого они, а заодно и остальные, в нарушение всех правил безопасности воздушных перевозок, слонялись туда-сюда по салону. Одним из немногих, кто этого не делал, был Мик. А не делал этого он потому, что просто лежал посреди прохода. Он опустошил свою двухлитровую бутылку водки.
Нет, утроба его все-таки не бездонная.
В Лондоне мы были в восемь вечера; я устал, был зол, я чувствовал себя грязным, меня мучило похмелье. Я торопился домой.
Эскалатор на станции метро Марбл Арч не работал, а поезд мой вот-вот должен был уйти. Я понесся вниз по лестнице, перепрыгивая через ступени. Впереди шла пожилая парочка. Женщина помогала мужчине, и они осторожно спускались со ступеньки на ступеньку. Оба опирались на палочки Они мешали мне бежать дальше. Я опаздывал. Я начал приговаривать себе под нос: «Ну же, давайте!» Но они все также шли, осторожно и медленно. Я повторил громче: «Ну же, вперед!» И тут что-то замкнуло в моей голове, и я решительно отодвинул их в сторону и шагнул вперед, а потом оглянулся.
—Пошли вы на уй, — сказал я им. — Пошли вы на хуй, старые пидарасы!
САНДЕРЛЕНД
Суперинтендант Р.Маккалистер из Уэрсайдского управления полиции Сандерленда был положительно рад возможности побеседовать со мной на тему околофутбольных беспорядков — это рутинная часть его работы — но, узнав, что я — американец, он сам начал спрашивать меня, бывают ли подобные беспорядки в Штатах.
— Правильно ли я понимаю, мистер Буфорд, — спросил он, — что в США на футболе только сидячие места?
Я заверил его, что его не обманули.
— Понятно, — сказал суперинтендант Р.Маккалистер, и задумался.
— Только сидячие? — спросил он вновь после паузы.
— Только, — ответил я.
— Понятно, — снова сказал он, и снова задумался. Он явно думал о тысячах американских версий Рокер Парка, стадиона в Сандерленде — с полностью сидячими трибунами.
Он задал мне еще один вопрос.
— Правильно ли я понимаю, мистер Буфорд, что в американском футболе, хоть игровое время всего шестьдесят минут, непосредственно матч может длиться и два, и три часа?
Я вновь заверил его, что он абсолютно прав.
— Понятно, — сказал он, и задумался. Суперинтендант Р.Маккалистер мыслил не слишком живо, зато основательно. Он предпочитал знать наверняка.
— Правильно ли я понимаю, мистер Буфорд, — продолжал он, — что даже когда матчи длятся два-три часа, никаких беспорядков на них не бывает?
Беспорядки, сказал я ему, крайне редкая вещь.
Он покачал головой, отказываясь понимать. Это уж было слишком: только сидячие места, матчи по три часа, и никаких беспорядков.
— Правильно ли я понимаю, мистер Буфорд, — продолжал он, — что на стадионах, где проходят матчи по американскому футболу, присутствует совсем немного полицейских?
Очень немного, заверил я его.
— И тем не менее, — продолжал он, — беспорядков не бывает?
— Не бывает.
— Совсем не бывает? — спросил он, не то чтобы не веря, но, вероятно, ожидая доказательств — статистических данных, наверное.
— Совсем, — сказал я.
Суперинтендант Р.Маккалистер покачал головой. Он умолк и долго вообще ничего не говорил. Он
