думал.
МАНЧЕСТЕР
В следующие выходные после возвращения из Турина поездом я отправился в Манчестер. «Манчестер Юнайтед» дома играл с «Вест Хэмом», командой из Восточного Лондона, и мне сказали, чтобы я приезжал. Они меня приняли. Приняли по той простой причине, что я ездил с ними в Италию и был с ними, когда начался «махач». Я стал свидетелем события исключительной важности и — как другие парни, рассказывающие приятелям о той поездке — был среди тех привилегированных, кто мог сказать, что был там.
Мне сказали, чтобы я приходил утром в «Брансвик», паб неподалеку от Пиккадили, железнодорожного вокзала в Манчестере, но если я опоздаю, то в «Йейтс Уайн Лодж» на Хай-стрит. К часу дня все уже должны быть в «Йейтсе».
Я приехал незадолго до полудня и пришел в «Брансвик» в нужный момент — все, кого я хотел бы увидеть, еще были там. Чайник, Красный из Берлина, Одноглазый Билли и Тупой Дональд. Тупой Дональд, который тоже собирался в Турин, но доехал только до Ниццы. Тупой Дональд продемонстрировал мне баллончик со слезоточивым газом. Он сказал, что всюду носит его с собой. Им легко вырубить, сказал он, а потом безо всякого сопротивления выбить зубы.
Я заметил парня по имени Ричард, его я тоже видел в Турине. Это он тогда показывал в самолете фотографии, на которых был запечатлен он и его друзья. Они остались дома, а он поехал, хотя, как он сказал мне позднее, это, скорее всего, стоило ему потери работы — он работал механиком на машиностроительном комбинате. Он сказал «скорее всего» потому, что за все три дня, что прошли после возвращения из Италии, он там так еще и не появился. Но в данный момент это не имело никакого значения, в данный момент он был знаменитостью: он был в Италии и участвовал в «махаче».
Быть одним из «парней» для Ричарда означало самую лучшую вещь на свете. Он стал серьезным и слегка сентиментальным, когда начал говорить об этом. Даже лицо поменяло очертания, как-то округлилось, что ли, а брови поднялись вверх. «Всю неделю», —сказал он, «мы ждем субботу. Для нас это главное. На самом деле это как религия, так это для нас важно. Мы живем ради субботы».
Ричард вдруг воспылал желанием объяснить мне, что это такое — быть суппортером «Манчестер Юнайтед». И уж не знаю, почему — может, потому, что я — американец, а следовательно, не имею понятия о таких вещах, или потому что я — журналист, и должен описывать события правильно, или потому что я «новенький» — но вслед за Ричардом это решили сделать и другие суппор-теры. Они хотели, чтобы я «понял». Целый день люди останавливали меня, чтобы объяснить, рассказать, проиллюстрировать, что это значит — быть одним из «парней». Не могу припомнить, чтобы люди так переживали из-за того, кто они есть и как их воспринимают окружающие. Они являлись членами чего-то эксклюзивного — клуба, движения, фирмы, культурного феномена, чего угодно еще — и очень ценили эту эксклюзивность. Они привыкли к тому, что мир интересуется ими, привыкли общаться с теле— и пишущими журналистами и считали, что несколько человек, имеющих представление о прессе, могут изменить мнение общества. Может, я немного преувеличиваю, но мне показалось, что они действительно считали, что они являются частью важных исторических событий, «делают историю». И теперь они не скрывали от меня, что главным для них является насилие — претензия на гордое имя «обычных суппортеров» была забыта — теперь они все хотели говорить со мной об этом.
Я оказался в неловком положении. Что мне делать с тем, о чем рассказывают мне эти люди? Мысль о том, чтобы вытащить блокнот и начать на глазах у всех записывать, я отбросил. Диктофон тоже не годился — он моментально уничтожил бы с таким трудом завоеванное мной доверие. Так что делать? Кто я — журналист, или новый член группировки? И если я — член группировки, как я должен относиться к тому, что я пишу о людях, которые ведут себя со мной как друзья? Оглядываясь назад, я понимаю, что мое тогдашнее состояние — типично для новичков таких групп: тебе дают поддержку, а взамен от тебя требуют преданности; я решил проблему самым простым способом: я ушел от нее. Я закрылся в кабинке в туалете, сел на толчок и по памяти записал все, что мне рассказали. Правда, рассказывали мне так много, что мне пришлось сделать несколько ходок, и в конце концов у меня в самом деле произошло расстройство желудка.
Когда я вернулся после одного из своих посещений туалета, я обнаружил человека, как две капли воды похожего на Кита Ричардса. Сходство было потрясающим. Больше того, он был похож не просто на Кита Ричардса, а на Кита Ричардса в самый неприглядный период его жизни: тоже лошадиное, изборожденное морщинами лицо, манеры наркомана, сигареты одна за другой и мерзкая привычка сыпать оскорблениями. Он тоже был в Италии, но я его там не видел. Он объяснил это тем, что весь матч сидел в самом низу, опустив голову, и блевал себе под ноги. Он показал на свои ботинки, которые все еще были покрыты ужасными пятнами, оставленными содержимым его желудка.
Тратить время на то, чтобы пытаться их отчистить, подумал я — напрасная трата времени.
Двойник Кита Ричардса явно не был лишен самовлюбленности. Он знал, что может быть нужно от него журналисту, и он говорил об этом. Он работал на фабрике, делал стиральный порошок. «Отличный образчик для статьи о хулиганах, да?», спросил меня он. «Он работает на скучной однообразной работе и ждет — не дождется субботы».
Я кивнул и тупо улыбнулся. Он был прав: социальная лишенность и все такое.
Он фыркнул. Фыркнул просто великолепно — весомо, внушительно, зло. «А что нас привлекает в этом?», спросил он. «Если мы», продолжил он, не дожидаясь ответа, «не будем делать этого на футболе, мы станем делать это где-то еще. Просто в пабах по субботам. Ведь оно — в нас, так ведь?» Он бросил на меня довольно презрительный взгляд.
Что за «оно», спросил я. «Что это за „оно“, которое „в нас“?
«Насилие», ответил он. «Оно сидит во всех. Ему нужен только повод. Нечто, что дает ему выйти наружу. И не так важно, что это будет. Что угодно. Почти всегда этот повод — пустяк. Но его нужно выпускать. Так делают все».
Кита Ричардса прервал Роберт. Тот самый Роберт, что приехал в Турин из Ниццы на такси. Тот самый Роберт, что в Италии рассказывал всем, что я из ЦРУ — настолько велика угроза общественной стабильности, исходящая от суппортеров «Манчестер Юнайтед». Потом, правда, Роберт пришел-таки к выводу, что я не из ЦРУ — хотя окончательно он в этом не убедился — и после этого я стал «нормальным чуваком».
Роберт — здоровяк-ирландец, вполне приличный на вид — относился к категории людей, которые не могут принимать жизнь слишком серьезно. Выслушав Кита Ричардса, он решил, что речь его слишком мрачна. «Все это так», сказал он, «но главное все-таки — чувство юмора. Нельзя заниматься насилием, если у тебя нет чувства юмора».
Наступил час дня, все двинулись в «Йейтс». Паб, до того момента забитый битком, опустел за несколько секунд.
Я разговорился с Марком, инженером Британских Телекоммуникаций, с которым познакомился в Италии. Марк оказался философом. «Я хожу на футбол уже много лет», сказал он, «но до сих пор не знаю, почему я это делаю». Дальше Марк попытался подчеркнуть важность этих вещей для них.
«Для большинства парней», сказал он, «это все, что у них есть». Он кивнул в сторону группы парней, самой яркой отличительной чертой которых было совершенно дебильное выражение лица.
«В обычной жизни», продолжал Марк, «они — никто, так? Но когда они идут на футбол, все меняется. Они становятся значимыми». Подразумевалось, что Марк — высокооплачиваемая работа, перспективы карьерного роста, гарантированная пенсия, жена, дети — не никто. «То и дело», сказал он дальше, «здесь происходит что-то значительное, даже для меня. Матч с „Ювентусом“ — из этого ряда. Одна из тех вещей, что случаются раз в жизни».
Он напомнил мне Италию. «Помнишь, как мы подошли к стадиону? Все начали бросать в нас всякое дерьмо — бутылки, банки, камни и так далее. У меня на лбу остался шрам, после того как один итальянец ударил меня древком от флага. Нас было только две сотни. Мы против них, и никто не знал, что будет дальше. Я чувствовал несколько разных вещей одновременно. Страх, ярость, возбуждение. Я никогда ничего подобного не испытывал. Все мы тогда чувствовали примерно одно и то же и знали, что мы проходим через что-то важное — что-то серьезное. И после подобных вещей мы уже не можем быть друг для друга чужими. Мы никогда не будем чужими. Теперь мы — друзья на всю жизнь».
