«Я никогда не забуду этих парней. Я никогда не забуду Сэмми. Сколько бы я ни прожил, я всегда буду рад, что могу сказать, что был знаком с ним. Он — редкий человек. Как будто у него есть шестое чувство, которое помогает ему избегать ареста и всегда, когда происходит что-то серьезное, оказываться в первых рядах. Если бы началась война, Сэмми бы вернулся домой с кучей медалей. Он был бы героем. Смешно, да? Если бы полисы знали хотя бы половину того, что есть на совести у Сэмми, его бы закрыли на полжизни; а если бы те же самые вещи он проделал на войне, его фотография была бы на первых страницах газет».
«Йейтс Уайн Бар» был чем-то средним между пабом и кафе. Когда мы вошли, один суппортер стоял на столе и скандировал: «Манчестер, эй-эй-эй, Манчестер, эй-эй-эй!» Никто его не поддерживал; поведение большинства было сдержанным.
Марк продолжал объяснять. «Видишь, в чем здесь смысл: насилие не возникает на пустом месте. И оно делает нас кем-то. Дело в том, что мы занимаемся этим не ради самих себя, а ради всех нас вместе. Насилие — это занятие для парней».
Марк купил мне пинту пива, но мы оставались в «Йейтсе» совсем недолго — я не успел ее допить, а люди уже начали выходить на улицу.
Тут меня окликнул Стив. Марк, вероятно, был прав — без насилия жизнь многих суппортеров стала бы пустой — но в то же время многие суппортеры не могли пожаловаться на отсутствие в жизни полноты, по крайней мере с финансовой точки зрения: у них были деньги и перспективы иметь их еще больше в будущем. Стив был как раз из таких. В свои двадцать два он имел цветной телевизор, дорогую камеру, видеомагнитофон, автомобиль, вэн и музыкальный центр. Он был женат — его жена работала парикмахером — и вскоре собирался внести последнюю часть кредита за их новый дом. Он жил в маленьком спальном городке к югу от Лондона. Как и Мик, Стив был электриком, но работал не на других, а вел собственный бизнес и вполне преуспевал в этом занятии. У него были свои взгляды по практически всем вопросам, и он умел ненавязчиво их высказывать.
Стив ехал вместе со мной на том утреннем автобусе из Лондона в Манчестер. Я уже провел в его обществе немало времени. А хотел бы провести еще больше. Дело в том, что если кто и мог объяснить мне, почему эти люди занимаются насилием, то кто как не Стив, вполне разумный и интеллигентный человек? Если бы какая-нибудь «Дэйли Мэйл» задалась целью написать статью о представителе рабочего класса, самостоятельно добившемся в жизни больших высот, Стив был бы великолепной кандидатурой.
И говорил он забавно. Стоило мне упомянуть Сэмми, как Стив отвечал: «А, Сэмми! Мы с ним столько всего пережили!» Если я упоминал Роя, Стив говорил: «А, Рой! Я его бог знает сколько лет знаю». А было Стиву всего лишь двадцать два. Такие фразы хорошо звучали бы в устах пожилого человека, его отца, например. А о насилии он говорил так же, как говорил бы о проблемах малого бизнеса. «У нас одна из лучших фирм в стране — немного тебе удастся откопать клубов, на которые ходит столько же народу, как на „Манчестер Юнайтед“; когда мы последний раз играли с „Вест Хэмом“ в Лондоне, мы битком забили(три поезда в метро — это не меньше двух тысяч человек. Две тысячи людей со всей страны приехали в Лондон с одной-единственной целью — посмотреть игру против „Вест Хэма“. Это очень много. Но ничего не произошло».
Планы на выезд прорабатывались очень тщательно — заказанные предварительно автобусы ехали в разное время из разных мест, чтобы избежать внимания полиции. «Наша проблема», сказал он, «проблема лидерства. У нас слишком много лидеров, в результате у нас нет лидеров вообще. Вечно все не могут собраться и действуют сами по себе. Вот у „Вест Хэма“ есть Билл Гардинер — я его знаю сколько себя помню — ты его сегодня тоже увидишь. Он всегда впереди со своими лейтенантами. И что он говорит, то все и делают. Он — генерал. Он даже редко когда дерется сам — когда начинается махач, он обычно отступает назад, в толпу — потому что не может позволить себе быть повязанным».
Проблемы лидерства, организации, иерархии: даже описывая массовые беспорядки с участием нескольких тысяч человек, Стив оставался типичным технократом. То и дело я пытался вставить свои «зачем?» и «почему?», но Стив отделывался коротким «Такова человеческая природа, наверное», или «Не знаю, я об этом не думал», и вновь углублялся в анализ тактических проблем, в чем, надо сказать, он достиг серьезных высот.
Основной его идеей была мысль, что футбольное насилие — настолько сложно организованная «вещь в себе», что властям вообще не нужно в нее вмешиваться. Члены разных фирм отлично знают друг друга — без видимых усилий за минуту Стив назвал мне множество известных «парней» из «Челси», «Тоттенхэма», «Арсенала», «Миллуолла» и «Ноттингем Форест» — и, в идеальном мире, нужно разрешить им свободно драться с другом: «Мы знаем их, они знают нас. Мы знаем, чего хотим; они хотят того же». Ключевыми словами в его теории были «свобода» и «ответственность»: свобода причинять другим столько травм, насколько это возможно, и ответственность за то, что при этом не пострадают посторонние. С особенной гордостью Стив поведал мне о случае, когда драка на трибунах остановилась, чтобы дать возможность покинуть трибуну женщине с детьми, после чего немедленно возобновилась.
Вину за большинство беспорядков Стив возлагал на полицию. «Полиции так много», сказал он, «что нам практически не дают ничего. У нас просто не хватает ни на что времени. Только драка начинается, как мы окружены полицейскими с собаками и на лошадях. Поэтому люди и берутся за ножи. Может быть, это звучит глупо, но такое внимание полиции приводит к тому, что люди пытаются причинить максимально возможные повреждения за минимальный промежуток времени, а самый эффективный инструмент в таких условиях — это нож. На самом деле ножевые ранения — это символ. Когда ккто-то получает такое ранение, другая сторона празднует победу. Если бы полиция ослабила хватку, ножи сразу бы ушли на второй план».
Люди стали покидать «Йейтс». Стив сказал, что пора и нам, и следом за ним я пошел к выходу. Разговор со Стивом оказался крайне забавным. Все у него было шиворот-навыворот. Полиция плоха, потому что слишком хорошо выполняет свои обязанности. Ножи — хорошо, потому что потенциально это очень плохо. Насилие — хорошо, потому что хорошо организовано. Ответственны за него не только те, кто его организует, но и те, кто пытается ему противостоять. Само по себе каждое из этих утверждений звучит дико. Но особенно странным было то, как именно Стив рассуждал обо всем этом. Он высказывал весьма рациональные и взвешенные суждения, но при этом словно не замечал моральную сторону: беспорядков, ранений и избиений, того, что страдает чужая собственность. Вряд ли он не знал об этом; скорее всего, он не придавал этому большого значения.
Из «Йейтса» все шли на Хай-стрит. Там примерно тысяча людей прогуливалась «случайно», руки в карманы и глядя в землю. Смысл был в том, чтобы выглядеть не как член толпы, а как случайный прохожий, по чистому совпадению оказавшийся на Хай-стрит в тот самый момент, когда там оказалась еще тысяча человек.
Ближайший лондонский поезд приходил в час сорок-две; на нем должна была приехать основа «Вест Хэма». Фирма «Манчестер Юнайтед» собиралась ее встретить и имела для этого специальный план. От «Йейтса» Хай-стрит вела прямо к лестнице вокзала Пиккадилли; в условленное время все должны были преодолеть эту лестницу, ворваться в вокзал и атаковать суппортеров «Вест Хэма», выходящих с платформы. План показался мне абсурдным — правда, следовало признать, что если он сработает, это будет весьма зрелищно. Я попытался припомнить особенности месторасположения вокзала. Утром, когда я выходил с поезда, полиция на вокзале присутствовала, но не в таком количестве, чтобы было возможно остановить тысячу суппортеров, если те вдруг с Хай-стрит бросятся к дверям вокзала. Особенно мне указали на то, что лестница должна преодолеваться на предельной скорости. Я вспомнил сияющие полы зала ожидания — утром их натирали служащие — и представил, как на них разыгрывается драка. Уж не знаю, почему, но перед глазами Возникла очень реальная лужа крови. Она была темно-красного цвета и на фоне сияющего пола вызывающе привлекала внимание.
От мыслей об этом плане у меня перехватывало дыхание — и я начинал ощущать нервную дрожь — но вместе с тем эти мысли меня очень возбуждали. Я боялся что-нибудь пропустить и потому решил, что постараюсь быть как можно ближе к первым рядам. Я хотел ощутить все по полной.
Подъехала полицейская машина, остановилась, и уехала. Я был уверен, что полицейские в ней понимают, что происходит, и удивился, что они не остались. Больше полиции видно не было.
Прошла еще минута. Ничего не происходило. По улице сновали занятые шоппингом прохожие — семьи, пожилые женщины с сумками из супермаркетов — но никто не осознавал того, что вот-вот произойдет у них на глазах.
