Но тут стало ясно, что мне отнюдь не светит диалог с мистером Андерсоном, пусть даже и не слишком оживленный. По крайней мере не по телефону и не в этот раз. Внезапно он оборвал разговор. «Мы с вами свяжемся», — сказал он коротко. И повесил трубку.
Он сдержал слово. Я получил по почте еще несколько изданий. Все они приходили в неизменном коричневом конверте без опознавательных знаков, за исключением штемпеля «Кройдон». Эти издания отличались от тех, что пришли в первый раз; эти издания были для людей «продвинутых». Должно быть, мистер Андерсон действительно поверил, что я «отличаюсь от прочих».
У этих изданий были названия типа «Нэшнлист Тудэй» или «Наследие предков». Внутри содержались статьи на исторические темы: посвященная годовщине крестьянского восстания четырнадцатого века, британским народным песням, викингам. Были интеллектуальные материалы: о Хилари Беллок и Уильяме Моррисе. А также статья, осуждающая Якоба Эпштейна и абстрактное искусство («Работы Эпштейна вовсе не бессмысленны; они достаточно сильны и восходят к расово чуждой эстетике.») А также работа в четырех частях о расовом неравенстве («Труды профессора Артура Йенсена — настоящий триумф науки, равно как и неотразимый аргумент против марксистских, либеральных и левантийских идеологически инспирированных теорий.»). Издания эти, каким бы отвратительным ни казалось их содержание, не были лишены известного изящества и наглядно демонстрировали, насколько Национальный Фронт может быть избирательным: «Бульдог» — для новичков, для рекрутов, он нужен для того, чтобы говорить с футбольными суппортерами на их языке. Теперь стало ясно, что «Бульдог» для Национального Фронта был чем-то вроде «Сан» — тем, что читают «парни». Заодно выяснилось, что Национальный Фронт думает о «парнях» не слишком-то высоко.
И наконец, несколько дней спустя, мне позвонил Нил. Он позвонил мне из таксофона какого-то паба. Сказал, что знает, что со мной общались «люди из руководства», и что теперь он может пригласить меня приехать в Бьюри. Еще через несколько дней там намечалось «пати» — в субботу, 14 апреля. Смогу ли я приехать? Он встретит меня на вокзале, а остановиться на ночь я смогу у него. Он приглашает меня в гости.
Я приехал рано и стал свидетелем подготовки. Пати должно было проходить в пабе, который — в надежде, что его владельцы сменились — я буду называть «Грин Мэн». Он находился в центре города, Нил арендовал его с шести до закрытия, то есть до одиннадцати. С собой у него было музыкальное оборудование, коллекция кассет и пластинок, партийные баннеры, которые он принес с собой, уже свешивались с потолка, и еще у него была большая коробка с чипсами с луком и сыром. Это было пати. Обычное пати субботним вечером.
Остальные, сказал Нил, скоро приедут из Лондона. Это он все время повторял. Они будут здесь с минуты на минуту, сказал он всего лишь через несколько секунд.
Было заметно, что Нил нервничает. Интересно, подумал я, заметно ли, что я нервничаю тоже? Для Нила это было шансом показать, на что он способен, а если пати не удастся, его «фашистская карьера» окажется под вопросом. Раньше я никогда не рассматривал фашизм как нечто, в чем можно делать карьеру, но для Нила это было именно так. Подавляющее большинство членов Национального Фронта, с которыми я познакомился позже, были безработными, и я был уверен, что большинство из них будут безработными еще очень долгое время. В отличие от футбольных суппорте-ров, Национальный Фронт состоял в основном из людей, которые сами понимали, что рассчитывать в жизни им особо не на что. Про Нила сказать этого было нельзя: он работал на мясокомбинате и уже достиг должности небольшого начальника. Тем не менее было очевидно, что он видит больше перспектив для себя в Национальном Фронте, чем в профессиональной деятельности.
Относительно своих перспектив я вряд ли мог сказать что-то определенное: чем закончится вечер для меня, если пати не удастся? Пока я не видел ничего, что могло бы заставить меня изменить мое мнение о Национальном Фронте. По-прежнему я не принимал его всерьез, но под этим следовало понимать, что я не принимаю его всерьез именно как политическую партию. Угрозы фашизма в Британии я не видел — по крайней мере, сейчас и от этих людей. Но это, так сказать, философия. А вот дурную славу Национального Фронта я принимал всерьез. Я принимал всерьез тянущийся за ним шлейф насилия. Именно поэтому я ощущал беспокойство. Мне придется провести здесь весь вечер, и это мне не слишком нравилось.
Пока Нил возился с аппаратурой, я отправился к стойке пообщаться с работниками паба. Я хотел знать, имеют ли они представление, подо что они сдали в аренду свой паб? Заказав пинту темного пива, я спросил барменшу, что она думает про организацию пати для — «ну, вы меня понимаете»? Я не мог заставить себя выговорить слова «Национальный Фронт»; почему-то мне казалось, что их лучше не произносить.
Она меня не поняла. Она подумала, что я имею в виду Нила и его друзей. Нила и его друзей все знают. Они постоянные посетители. Нила все любят.
Нет, не Нил. Другие. «НФ», — сказал я наконец. «Что вы думаете насчет организации пати для Национального Фронта?»
«Это честь», — сказала она, теперь уже все поняв. «Это большая честь для нас».
Ничего себе.
Но она все мне объяснила. Дело в том, что «Грин Мэн», по ее же словам — самый расистский паб в Британии. Она так и сказала: «расистский». Есть и другие расистские пабы. В одном только Бьюри еще два. Но ни один из них не может сравниться с «Грин Мэн». В «Грин Мэн», она продолжала, никогда не обслуживают цветных. Ни один черный или пакистанец не может пить пиво в «Грин Мэн». И все, кто работают в «Грин Мэн», этим гордятся. Вот почему для них является большой честью то, что пати Национального Фронта проходит у них в пабе. Им кажется, что они это заслужили.
«Черномазых мы не обслуживаем», — добавил ее коллега, видимо, для большей наглядности.
«Да», — кивнула она. «Ни одного цветного, откуда бы он ни был».
Мне оставалось только продолжать удивляться. Я не ожидал, что расизм может так явно проявляться людьми, работающими за стойкой бара — а ведь этот паб принадлежал пивоваренной компании, пусть и небольшой. Я совсем не ожидал услышать такие вещи от этих людей. И я, можно сказать, был шокирован, потому что было понятно, что все это могло было мне сказано только в том случае, если они (персонал), Национальный Фронт и я — являемся единомышленниками. Барменша была довольно привлекательной внешне — красивые темные волосы, правильные черты лица — и мне было сложно отделать от диссонанса между ее красотой и ее словами.
«А еще», — сказала она, — «Мы не обслуживаем американцев»
«Да нет, не вас», — добавила она тут же, заметив мою реакцию. «Вам ведь мы продали пиво, так? Я говорю об американских солдатах. Вот их мы никогда не обслуживаем. Мы их не любим, и особенно мы не любим то, что они находятся здесь. Лучше бы они сели в свои самолеты и улетели к себе в Америку».
В этой части Англии располагалось несколько американских военных баз, вероятно, будучи в увольнительной, солдаты частенько наведывались в Бьюри Сэйнт-Эдмундс. А Национальный Фронт, вспомнил я, против американского военного присутствия в Англии. Это не по-английски.
«В пятницу вечером», — вновь заговорил ее коллега, — «то есть вчера, к нам в паб зашли шестеро американских солдат, и мы отказались их обслуживать. Один из них был ниггер. Они разозлились и начали высказывать недовольство. „Это свободная страна“, сказали они, а я ответил „Вот именно, и именно поэтому мы вас и не будем обслуживать“. После этого они взбесились еще больше, так что нашим парням пришлось выкинуть их на улицу. Они сопротивлялись, тогда их завалили у стены, ну, сразу за дверью. Если вы выйдете на улицу, то увидите, что там еще осталась кровь. Там было много крови».
Тут мне в голову невольно пришла мысль о нелепости всего происходящего: всего лишь четверть часа прошло, как я оказался в этом приличном на вид пабе в этом тихом спокойном городке, а один из его работников предлагает мне пойти посмотреть на засохшую лужу крови.
Паб заполнялся людьми; меня представляли им как журналиста. Информация эта не вызывала того интереса, на который я рассчитывал. И тут я заметил Клиффа. Отвратительная рожа, но по крайней мере знакомая. «Клифф!», — закричал я, громко, радостно, с надеждой в голосе. Но Клифф не реагировал. «Клифф!», — крикнул я еще раз. Ведь это же Клифф, да? Он уставился на меня. Похоже, он меня забыл. И вдруг он стал очень активным.
«А он что здесь делает?», — спросил Клифф, глядя на Нила. «Кто ему разрешил сюда прийти?»
Я не слышал, что Нил ему отвечал — видимо, что мне разрешили прийти люди из Лондона — но зато я видел недовольство Клиффа. Он продолжал смотреть на меня недобрым взглядом. «Мне не нравится, что он
