Бал для убийцы

телевизор в углу, под вышитой салфеткой, молчит радио (то ли я оглохла, то ли весь мир онемел), все молчит, а из источников света — только наряженная елка у окна, подключенная к реле: зажигается-гаснет, зажигается-гаснет…

Майя попробовала читать, безуспешно выбирая между «Сиренами» Ластбадера и «Темными аллеями» Бунина… Так и не выбрала, бросила, осознав, что не различает букв. Попыталась заснуть (сердобольная Ритка регулярно снабжала фенобарбиталом), но стоило прикрыть глаза, как комната с мигающей елкой предательски исчезала, возникал из небытия школьный актовый зал, мальчик в костюме гнома, преисполненное злости лицо школьного директора… Мог он запугать мальчика? Еще как мог, чем угодно, хоть двойкой по поведению. Однако вся соль в том, что Гриша не боялся. Наоборот, он… черт возьми, я сказала бы — он ощущал власть над убийцей. И даже наслаждался ею — это было видно по его лицу… Нет, не хочу об этом.

Позвонил Николай Николаевич Колчин, спросил: «Как вы?» — «Нормально». — «Второго числа с утра прошу в прокуратуру, необходимо снять официальные показания». — «Но ведь все и так ясно». — «Ничего не ясно, против Гоца по-прежнему нет ни одной улики, против вашего приятеля Романа Ахтарова — тоже, за исключением обгоревшей трости. Кстати, у вас не появилось ощущение, что Гриша что-то скрывает?»

И этот туда же.

— Честно говоря, мне претит мысль, что он как-то замешан в этом деле. Не лучше оставить его в покое?

— Лучше-то лучше, но я возлагал на него большие надежды… А так — школьного директора придется отпустить. Иначе меня живьем съедят. — Он помолчал. — Возможно, это прозвучит глупо, но… Словом, счастливого вам Нового года.

— Возможно, это прозвучит еще глупее, но вам того же.

Она положила трубку на рычаг, подошла к зеркалу, увидев себя как призрачный размытый силуэт на фоне колышущихся занавесей, бледное лицо, намек на тонкие (а в общем, обычные) черты, платье, шаль на плечах, распущенные волосы…

И услышала, как отчетливо скрипнула входная дверь.

«Я ее не заперла», — подумала Майя, ощущая липкую дурманящую пустоту во всем теле, и попятилась в глубь комнаты, к письменному столу («лобному месту», за которым мучила своих учеников… или они мучили ее). Нащупала призрачное орудие защиты: нож для разрезания бумаги, выставила его перед собой… В коридоре раздались шаги, вспыхнул свет, заставив Майю зажмуриться.

— Ты что сидишь в темноте, Джейн?

— Сева, — вздохнула она. — Ты меня до инфаркта доведешь.

Он смутился.

— Извини. Собственно, я пришел пригласить тебя в гости. Рита накрыла стол… Новый год все-таки, хоть и не слишком веселый.

Она приняла приглашение с тайным облегчением: наконец-то кто-то все решил за нее.

Обстановка действительно не блистала весельем, зато пришло ощущение покоя и безопасности. Была огромная, под потолок, елка с массой украшений, звучала музыкальная передача по ОРТ, аналог канувшего в небытие «Голубого огонька», стоял накрытый стол посреди гостиной, вызывающий ассоциацию с поминками… Пусть. Главное — не одна. Рядом Ритка в вечернем макияже, с высокой прической, настоящее парикмахерское чудо баксов за пятьдесят, не меньше, в лиловом брючном костюме от Армани и туфлях- лодочках от Ле Монти. Рядом Келли в длинном свитере из ангорки, папин подарок (Севушка любит баловать своих дам и знает толк в шмотках), рядом сам Сева в бежевой рубашке и при галстуке, открывает шампанское — моя семья, мои защитники, с которыми не страшно встретить любой пролетарский праздник — хоть Новый год, хоть День Парижской коммуны.

— Давайте бокалы, — заторопился он. — Без трех минут двенадцать. Сейчас президент будет говорить речь.

— «Мы строили, строили и наконец построили», — угрюмо фыркнула Келли. — Ура, понимаешь.

Одновременно с боем курантов зазвенели бокалы, они разом выпили, будто стараясь заглушить то ли страхи, то ли непонятное чувство вины. («Давайте не будем о грустном, — попросила Рита. — Никаких убийств, хоть сегодня, ладно? Джейн, попробуй оливье. Севушка у меня большой специалист по салатам…»)

Потом пришла из соседней квартиры Вера Алексеевна, и Майя вдруг удивилась ее тонкому шарму, которого раньше не замечала, будто та всегда скрывала его под нарочито простенькой одеждой — всеми этими платками и цветастыми кофтами «под крестьянку».

— Между прочим, мама долгое время жила за границей, — с гордостью пояснила Рита, и Вера Алексеевна смутилась. — Только привыкла это скрывать.

— Нуда, нуда, — мелко закивала та головой. — Вы-то не знаете, а были времена, когда за это можно было здорово поплатиться. Я вот ускреблась, а Сашеньку моего взяли в пятьдесят первом за низкопоклонство перед Западом.

— Сашенька — это…

— Мой старший брат.

— Тетя Майя, а когда отпустят Романа Сергеевича? — подала голос Келли, лениво поглядывая в телевизор (президент с уставшим багровым лицом, с трудом оседлав трибуну, робко попросил у народа прощения за проделанную работу в истекший период).

— Теперь скоро, — подумав, ответила Майя. — Дело практически раскрыто.

— Да уж, — усмехнулась Лика. — Тебе, папуля, надо было быть осторожнее: отдал меня в школу, где директор — маньяк…

— Не говори ерунды, — поморщился Сева и сдался: — Майя, ты со следователем на короткой ноге… Им известно, почему Гоц убил охранника?

Она пожала плечами:

— Видимо, у парня проблемы с психикой. Хотя у следователя другая версия.

— Какая? — живо заинтересовалась Лика.

— Якобы в музей попало нечто такое, что могло повредить Гоцу на выборах. А тут к открытию экспозиции ожидалось телевидение, пресса… Нужно было действовать, и быстро. Вот он и не нашел ничего лучшего, чем… Охранник, видимо, что-то заподозрил, пошел следом — и наткнулся на удар по голове.

— Он всегда мне не нравился, — подала голос Рита.

— Охранник?

— Директор.

Разговор сам по себе затих. Лика вскоре ушла к себе, на полную мощь врубив «Ди пепл», Сева с Риткой рассеянно и без особого интереса уткнулись в телевизор — но Майя чувствовала исходившее от них напряжение. Будто она, Майя, рассказала неприличный анекдот. Или случайно высказала мысль, поразившую обоих. Неосознанно, но приблизилась к некой разгадке. По какой-то непонятной ассоциации ей вспомнился дневник, который она листала в Ромушкином музее. Дневник неведомого Гольдберга. Дневник, который погиб в пламени и унес с собой свою тайну: «Дорого я дал бы, чтобы узнать, кто скрывается под этим псевдонимом — наверняка ведь кто-то из наших, из особо проверенных. Возможно, тот, с кем я здороваюсь за руку и приветливо улыбаюсь при встрече…» Интересно, узнал ли «охотник за провокаторами»… Да к чему мне это?

К тому, вдруг подумала она, что дневник — единственный экспонат, чей хозяин так и не объявился. Не улика, конечно, даже не факт, лишь маленькая деталь мозаики, относящаяся, может быть, совсем к другой картинке…

Она поднялась:

— Пожалуй, я пойду. Спасибо, что пригласили, не дали умереть в одиночестве.

— Да что ты, Джейн, — встрепенулась Рита, тоже вскочила, уронив бокал и вылив дорогущий «Наполеон» в тарелку с салатом. — Ты умница, что зашла. В следующий раз ждем тебя вдвоем с Ромушкой. Когда все закончится, возьмешь меня в подружки невесты?

Майя улыбнулась. Милая, милая Риточка, милый Сева (тот вяло махнул рукой, оставшись за столом и продолжая планомерно напиваться). Единственные близкие люди, от которых можно ожидать поддержки… Да всего можно ожидать, шепнул кто-то ехидный изнутри.