Тьма на улице понемногу сгустилась. Впрочем, ничего зловещего в ней не было: празднества продолжались, сверкала иллюминация, на площади перед кинотеатром стояла высоченная елка, и вокруг нее катались на коньках, разговаривали, смеялись и стреляли в воздух китайскими петардами. Когда Майя проходила мимо, кто-то по-свойски хлопнул ее по плечу (она даже не вздрогнула), кто-то игриво обнял за талию и прокричал в самое ухо: «Девушка, почему вы такая грустная? Идемте к нам!»
А ведь Гоца могут застрелить, подумала она равнодушно. Наверняка постовым нарядам передали, что человек, бежавший из-под следствия, подозревается в двух убийствах. Но с другой стороны, в темноте очень трудно попасть. Сыщики промахнутся, и тогда убийца придет ко мне. Стоит принять меры безопасности, как советовал Колчин: пойти к Севе с Риткой (не очень-то они будут рады… перетерплю), окружить себя людьми — свидетелями и защитниками — или хотя бы понадежнее запереть дверь…
А если я хочу, чтобы он пришел? Хочу, наконец, разгадать тайну, понять почему? За что? Неужели все дело только в больном разуме (версия о маньяке соблазнительна, но — она интуитивно понимала — таит в себе множество дыр, несогласованностей, темных моментов)?
На лестничной площадке ее окликнули. Она обернулась и увидела Веру Алексеевну.
— Майечка, может, зайдешь ненадолго? Угощу чаем с лимоном.
Она согласилась — возвращаться к себе, в опостылевший мирок, точно на необитаемый остров, отчаянно не хотелось, стеснять Севу с Ритой было неудобно… Здесь, у Веры Алексеевны, ее мигом охватил другой мир, мир детства (нежное старинное кресло, служившее в играх то броненосцем, то космическим кораблем, то троном принцессы), она откинулась на спинку и загляделась в окно. Опять пошел снег, завьюжило, закружило… Ей вдруг представился школьный директор — она уже не думала о нем с ненавистью, скорее с жалостью: как-то одному, в пурге, одетому, надо полагать, не по сезону (пижонское пальто и белый шарф — слабая защита от мороза, это тебе не на собственной «Волге» разъезжать), — и всюду, куда ни ткнись, поджидают терпеливые опытные охотники… Да что со мной! Кого пожалела? Убийцу?
— Сейчас полно безумцев, — словно подслушав ее мысли, проговорила Вера Алексеевна. — Уж я-то знаю…
— Он не выглядел сумасшедшим, поймите. Он был раздражен, испуган, но… как бы это выразиться… Это был осознанный испуг, испуг перед чьей-то злой волей (он, мне кажется, был уверен, что все это козни Севы). Ах, если бы не я с моей дурацкой идеей!
— Не казни себя, ты не виновата. — Старушка помолчала. — Значит, судьба была такая у мальчика: умереть невинным. Теперь он ангел — там, на небесах…
— Ангелов, бабуль, не бывает, — изрекла Келли с порога. — Ангелы — это опиум для народа. Тетя Джейн, а почему вас так заинтересовал этот случай?
Она слегка удивилась.
— Ну, хотя бы потому, что оба убийства произошли, можно сказать, на моих глазах.
Лика прошла в комнату, бухнулась на диван и закурила с независимым видом. Чересчур независимым, чтобы вид этот мог казаться натуральным, без игры. Вера Алексеевна, переглянувшись с Майей, пожала плечами: что поделаешь, мол, дитя в переходном возрасте, самоутверждается.
— Но ведь с вас и Романа Сергеевича сняли подозрение. Чего же вам не хватает?
— Чего не хватает? — Майя задумалась: а действительно, чего? История вроде бы завершилась, пусть даже таким ужасным образом, а душа не на месте (в проницательности Лике не откажешь). — Скажем так: мне не хватает полноты картины.
Келли насмешливо прищурилась и выпустила дым из ноздрей.
— То есть вы не верите, что Гоц — убийца?
— Нет, нет, он убил, это бесспорно. Но в его поступках… хромает логика. Кем бы ни был преступник — в его действиях ощущается некий вполне осознанный умысел. Если вдуматься, мальчик не представлял для Гоца никакой реальной опасности.
— Да он же псих!
— Сумасшедшие, в отличие от нормальных людей, никогда и ничего не делают беспричинно, — возразила Майя. — Вот ты знакома с ним почти восемь лет, встречалась с ним по несколько раз в день… Скажи, он производит впечатление…
— Ненормального? — Келли наморщила лоб. — А знаете, иногда я замечала… Ну, к примеру, он ведет урок, о чем-то рассказывает, а мысли далеко. Руки дрожат, а глаза…
— Что глаза?
— Будто стеклянные. И он каждую секунду смотрел на часы — просто оторваться не мог, будто ждал чего-то. Сначала я думала, что у него диабет, как у мамки. У нее тоже бывает такое состояние, когда падает уровень сахара в крови. А потом, когда вы сказали про шприц…
— Ты решила, что директор — наркоман? — закончила Майя.
— Но ведь зто все объясняет, верно?
— Верно. — Она вздохнула. — Все, кроме одного: где орудие убийства? Следователь сказал, что в лаборатории обследовали посох Деда Мороза: на нем ни единого постороннего следа. Чем же тогда Гоц бил охранника?
Из кухни послышался свист: чайник сообщил, что готов. Вера Алексеевна исчезла на минутку и вскоре вернулась с подносом: пахучая заварка, по особому, какому-то довоенному рецепту, крошечные фарфоровые чашечки, пирожные и ломтики лимона на блюдечке, вышитые салфетки — все очень красиво, даже изысканно… Майя, с наслаждением отключившись от криминальной среды, свернулась в любимом кресле клубочком (насколько позволял рост) и принялась оглядывать комнату: тыщу лет не была здесь, а все по-старому, ничего не изменилось. Взгляд задержался на резной этажерке, древней, еще с дедовских времен, и обычном наборе пожилой женщины: корзиночка с вязаньем, фотография в кокетливой рамочке (семейство в полном составе: Вера Алексеевна, Рита с Севой и Келли — где-то на природе, на фоне сосен и Севушкиной иномарки), несколько книг, в основном любовных романов, до которых старушка была охоча, альбом в сафьяновом переплете с застежкой…
— Можно посмотреть?
— Пожалуйста.
Альбом был старый, а фотографии, почти все, сравнительно новые. На самой первой возле качелей в знакомом дворике стояла девочка с жидкими косичками на затылке — Рита в детстве. Вот она же, но позже, классе приблизительно в десятом: вместо косичек — челка и мелкие завитушки на висках. Вот свадебные: счастливые молодожены в загсе, обмениваются кольцами, счастливые молодожены у Вечного огня (Майя узрела саму себя, расплывчатую, на заднем плане), снова детские снимки (второй круг исторической спирали): Лика в роддоме, в первом классе, Лика с Лерой Кузнецовой и Валей Савичевой в компании неких юнцов за столом в летнем кафе…
— А это ваш муж, Вера Алексеевна? — предположила Майя, увидев несколько старых снимков в самом конце, за отворотом переплета.
— Митенька, — равнодушно подтвердила та. — Он давно нас бросил, как только Риточка родилась. Вот он. (Пожелтевший портрет в овале, с витиеватой подписью: «Апрель 1961, на память с любовью». Интересный мужчина — молодая мама, наверное, сильно убивалась, оставшись вдруг одна.)
— Это мы в Гаграх, в шестьдесят пятом (теннисный корт, улыбающаяся пара, оба в белых футболках и с ракетками). В молодости я была прехорошенькая.
— Ты, бабуль, и сейчас хоть куда, — флегматично ляпнула Келли.
— А фотографий вашего брата здесь нет? — спросила Майя.
— Нет, — почему-то резко ответила Вера Алексеевна. И словно спряталась в раковину — Майя поняла, что эта тема (любимый Сашенька, сгинувший в сталинских лагерях) была ей неприятна.
Майя не стала настаивать. Альбом был водворен на полку, и остаток вечера (точнее, ночи) они провели как нельзя лучше: без особого веселья, зато тепло и спокойно. Уже часу в четвертом, заметив, что старушку клонит в сон, они с Келли одновременно засуетились, помогли убрать чашки со стола и ретировались.
— Ты не звонила Лере? — спросила Майя, когда за ними закрылась дверь. — Как она себя чувствует?
— Погано, — вздохнула присмиревшая Лика. — Когда вы пришли и сказали… Валька-то еще ничего, плакала, конечно, но держалась, а Лерка впала в истерику. Еле откачали. Все причитала, что ее тоже убьют
