– Меня выгоняют из дома!
– Только этого не хватало. – Ять окончательно уверился, что спит. – Когда он столько успел?
– За мной пришли с утра… эти двое ублюдков… Он сказал, что теперь здесь будет жить дуканщик.
– А Маринелли арестован, – сказала Таня.
– Да черт с ним, с вашим Маринелли! Я прожил в этом доме полжизни, куда мне теперь деваться?! Здесь библиотека, архивы, рукописи… здесь всё!
– Может, можно как-то скинуть этого урода? Кто он вообще такой?
– Он местный садовник, – махнул рукой Зуев. – Никто не обращал на него внимания. Я всегда думал, что он сумасшедший. Ходил по саду, разговаривал сам с собой…
– Неужели в Гурзуфе не осталось нормальных людей?
– Откуда?! Их тут никогда не было много… Историческое общество частью разъехалось, частью запугано… Муравлев не пустил меня на порог, Самохвалов на рынке отвернулся, как от зачумленного… Откуда все так быстро становится известно?
– Знаете, – раздумчиво проговорил Ять. – Я был у него сегодня и знаю, что, если еще раз его послушаюсь, – дальше жить не смогу. Мне дышать будет стыдно. Вы не должны завтра уходить из дома.
– А что мне делать?
– Мы запремся тут. Таня, конечно, уйдет. Мы ее отправим в Ялту за подмогой.
Таня, все это время сидевшая на плетеном стуле молча, с низко опущенной головой и холодными руками, зажатыми между колен, – вскочила и топнула ногой:
– Я никуда не уеду! Как ты смеешь отправлять куда-то меня одну?
– Ну, не сидеть же тебе в осажденном доме…
– Идиот! Я никогда еще не сидела в осажденном доме! Мы же договорились попробовать всё!
– Таня, это не шутки! – крикнул Ять. – Шутки кончились!
– Шутки только начинаются. – Она тряхнула головой, внезапно развеселившись. – Что у нас есть, кроме ружья?
– Ружье есть у Самохвалова, – тихо сказал Зуев. – Ружье он, конечно, даст, но может и донести. Я его знаю, гниловат…
– А сколько человек сможет мобилизовать садовник?
– Сколько угодно, – пожал плечами Зуев. – Если он прикажет громить дачи… или грабить дома, что поприличнее… или откроет Голицынские склады…
– Кстати! Почему их не разграбили до сих пор?
– Это последнее табу, – покачал головой Зуев. – Не забывайте, гурзуфцы – потомки альмеков. Есть запреты, через которые и они не могут переступить. Но если этот заставит… тогда последние табу полетят к черту. В городе восемьдесят лет не было ни одного убийства! – Он вскочил со стула и бешено заметался по комнатке.
– Главное – первым выстрелом положить его, – твердо сказал Ять. – Без него толпа немедленно отрезвеет.
– Да? – скривился Зуев. – Вы хотите, чтобы толпу повели на штурм эти бандиты – черный с белым?
Ять замолчал. В словах историка был резон. Неожиданно снизу, с улицы, донеслась «Марсельеза», исполняемая на языке оригинала.
– Что это?! – встрепенулся Зуев.
– Это Маринелли. Ах, черт! Что же можно для него сделать, пока эти не пошли нас штурмовать?
– Передайте ему вина! – воскликнула Таня. – Я сейчас же куплю на базаре.
– Но, может, попытаемся насчет побега? – предложил Ять. – Как-то подговорить… стойте, я сейчас.
Он спустился вниз. Дверь участка была заперта снаружи на гигантский висячий замок. Караул был теперь не нужен. Ять забарабанил в дверь. В ответ донесся град ругательств на незнакомом гортанном языке. Голос, однако, с несомненностью принадлежал Маринелли.
– Маринелли, это я! – крикнул Ять. – Откуда замок – вы не знаете?.
– Он замок с собой принес, – отозвался печальный голос Пастилаки. – Это с его склада замок, он там лопаты хранит. Ключ всегда при себе носит. Ясно, безнадежно подумал Ять. Каждый входит со своим символом государственной власти; этот пришел с замком.
– А на каком это языке вы сейчас ругались? – не удержался он. Любопытство было в нем едва ли не сильней сострадания.
– Меня научил владелец кофейни! – отвечал Маринелли. – Он утверждает, что это кавказские ругательства.
– Вы что, подумали, будто диктатор явился за вами?
– Да. Учтите, я дорого продам свою жизнь!
– Хотите вина? Я попробую передать вам через окно.
– Лучше сбейте замок!
