не стало сил, и он шел молча, сомнамбулически, ничего не понимая и ни о чем не думая, – и не поручился бы, что не идет на месте. Несколько раз мелькали обрывки мыслей – о Тане, о том, что она сейчас точно так же плывет по бесконечной ровной воде; совпадения были ужасны. Надо наконец распараллелиться. Ближе к ночи он понял, что идти больше не может. У железной дороги росли три дерева, до нижних веток Ять смог дотянуться, надергал сухой травы и запалил маленький костер. Ветра не было, трава занялась легко. Можно было обогреться. Он уже задремывал, глядя в огонь, когда вдали замаячило размытое бледное пятно. Пятно приближалось, и Ять вскочил, охваченный безумной надеждой: к нему шел человек.
Это был сутулый, длиннорукий – кисти болтались на уровне колен, – неопределенного возраста мужик с треугольным желтым лицом. Глаза на этом лице смотрели беспокойно, рот был полуоткрыт, как у слабоумного, – и точно так же, как у этих несчастных выродков, клочьями росла у него черная борода: так, пух на остром подбородке и на огромном, выступающем кадыке.
– Ты кто?! – закричал Ять. – Откуда ты? Где я?!
– Этово тово, земляк, – промычал мужик. – Как оно тово…
– Да говори ты! Где мы?
– Тово, земляк, тово, – мотал головой мужик.
Ять понял. Это был идиот из сгоревшей деревни – или из любой другой деревни, – бродящий в поисках пропитания. Когда самим голодно, кто будет кормить идиота? Черные всклокоченные волосы дыбом стояли у него на голове, словно он чего-то раз навсегда испугался и так с тех пор не пришел в себя.
– К огоньку бы, земляк, – сказал странный гость. – К огоньку бы…
Верно, «земляк» было единственным известным ему обращением.
– Ну, садись, – разрешил Ять.
Все попытки разговорить мужика остались тщетны – он молчал, из открытого рта у него текли слюни. Ять и сам не сказал бы, как ему страшней – с таким попутчиком или одному в степи, однако задремал, а когда проснулся – было уже светло, мужик исчез. В этот день ему повезло – он попал на поле, засаженное подсолнухами; поле было большое – птицы расклевали не всё. Подсолнухи перестояли зиму, некоторые легли, – Ять срывал головки, с измочаленных бледно-желтых стеблей, да готов был грызть и стебли. Удивительно, сколько было сил в его истощенном, с декабря голодавшем теле. Отъелся в Крыму – да разве так отъедаются? Он зубами раздирал головки подсолнухов, с кожурой глотал безвкусные семена. Потом он, кажется, потерял сознание, потому что очнулся уже ночью; снова кое-как нарвал травы, стащил несколько подсолнуховых стеблей в кучу, попытался поджечь – горело еле-еле; так, тлело. Он опять не заметил, как из темноты снова появилось мутное пятно. Оно приближалось, обретало контуры, и скоро к едва тлеющему огню подошел вчерашний попутчик.
– Этово тово, земляк, – протянул он. Ять вскочил, от резкого движения закружилась голова.
– Кто ты?! – заорал он.
Мужик не отвечал. Уже не спрашивая разрешения, он присел к костру – и Ять уловил еле слышный запах тления, исходивший от ночного гостя.
– Да кто ты, наконец?! Какого черта таскаешься за мной?!
Попутчик мычал, молчал, грыз стебель подсолнуха. Ять повалился на землю. Очнулся он оттого, что идиот, пошатываясь, пытался вытащить у него из рук узелок с книгой и портянками. Ять поднялся и резко ударил его в желтое треугольное лицо. Сил на настоящий удар уже не было – попутчик покачнулся, но устоял.
– Тово, земляк, – умоляюще протянул он.
Ять, не помня себя, стал изо всех сил колотить в мотающийся перед ним треугольник. Мужик упал, не смог подняться и, оставляя цепочку кровавых капель, пополз прочь. Уже светало. Обессилевший Ять сел на землю и сидел так долго. Потом встал, подхватил отвоеванный узел и, шатаясь, побрел. Все спасение было в том, чтобы брести. Тут рельсы внезапно кончились – они просто обрывались посреди степи, и неясно было, куда идти дальше. Вышло бледное солнце. Ять прошел еще шагов триста, стараясь не терять направления, – и увидел впереди большую воду.
Он не знал, море это или озеро. Серая ровная вода простиралась до горизонта Степь переходила в нее незаметно. Уже виднелся глинистый берег и на нем полусгнившие серые мостки. Дальше пути не было.
Ять все понял и лег на спину. Это была смерть. Он сам не заметил, когда она пришла, но, видно, после смерти все так и есть. На земле не бывает таких больших пустых пространств. Небо над ним темнело и клубилось. Черно-серебряные тучи бродили и сталкивались в нем. Подул ветер. Вот, оказывается, что надо было делать. Пока он шел, ветра не было. Надо было с самого начала лечь, смириться – и тут же что-то началось, задвигалось. Зашелестела трава Скифская степь медленно оживала. О! – вот и птица. Прежде птиц не было. Ять испугался, что птица выклюет ему глаза, – но она не снижалась, так и кружила над ним. Потом ее снесло ветром. Он приподнял голову – издалека к нему шли люди.
Они шли, растянувшись по всему горизонту, широкой цепью, как идут солдаты: он видел это на фронте. Вот приблизились, вот отдалились. Они словно делали несколько шагов вперед – и тут же отступали назад. Встречают, подумал Ять, ритуал встречи. И счастливая догадка пронзила его: Барабулинские степи! Вот где я – в степях, которых не бывает; сюда ушли последние альмеки. Теперь они пришли за мной. Птица кружила, кружила над ним, потом спустилась и подала кружку молока.
– Пей, пей, – сказала она ласково. – Выпьешь, еще дадим.
Цыганский табор, подобравший его в степи, шел на север, к столице. Цыгане отпоили его молоком, и через три дня он мог уже внятно отвечать на вопросы.
– Куда шел? – ласково говорила молодая цыганка, давая ему напиться. – Степь одна, до города верст двести было. Зачем шел?
– Слушай, – сказал Ять. – Я странного мужика встретил. Он ко мне ночью выходил, на огонь. Смуглый такой, желтый. Этот не из ваших? Кругом засмеялись.
– Колю видел, – объяснила старая цыганка, сидевшая рядом.
– Какого Колю?
– Степной человек такой, Коля. Он не страшный, навроде комара-только кровь не пьет. А так комар и
