Вася даже ухом не вел на все эти упражнения. У него шла какая-то сложная, отдельная жизнь. Он либо задумчиво жевал васильки, в изобилии росшие по обочинам, либо любовно наблюдал за многочисленными коровами, тоже черно-пестрыми, либо в упор, спокойно и беззлобно смотрел на Геннадия, всем видом демонстрируя странную смесь покорности и силы. Ты, мол, щелкай, работа у тебя такая, но не думай, пожалуйста, что я тебя в самом деле слушаюсь. Я здесь пасусь, так и запомни. И еще неизвестно, я при тебе или ты при мне.
Геннадий, понятное дело, всячески демонстрировал свою власть. Он понимал, что главный в стаде — Вася и как он замычит, так и будет. Вася понимал, что для его же спокойствия лучше имитировать лояльность. Геннадий понимал, что власть его имеет чисто символический характер, а потому лучше не хлестать Васю и вообще не утеснять его. Потому что при малейшей попытке насилия над нравом Василия голландский бык живо покажет, кто тут главный. Так они и сосуществовали: Геннадий похаживал, грозно косился и щелкал, а Вася спокойно смотрел и выполнял команды не сразу, а чуть помедлив, дабы возникала иллюзия, что это он сам намылился домой.
Вот так я и желал бы двум главным героям российской истории — народу и власти — провести этот год. Народу — как можно меньше зависеть от власти и обустраивать постепенно собственную жизнь, для виду и ради собственного спокойствия изображая сотрудничество. Власти — как можно громче щелкать бичом и как можно реже пускать его в дело. Нам обоим лучше серьезно и деловито разыгрывать эту драму — будто вы нами правите, а мы вас боимся — и учиться жить самостоятельно. Потому что всем понятно, что мы с вами — разные породы. И ждать от вас помощи и сострадания так же наивно, как ждать от быка молока.
Этого тихого, но независимого сосуществования я вам и желаю. Чтобы ваш хлыст и наши рога-копыта так и остались невинным украшением — и чтобы вы своим щелканьем не мешали нам заботиться о наших телятах. А если вам хочется обожания и покорности — загляните в наши спокойные насмешливые глаза и оставьте эти мечтания. По крайней мере в год быка.
Крутится-вертится куб голубой
Грэм Паркер, строитель из Великобритании (Порчестер, Хэмпшир), собрал кубик Рубика.
Не слышу оваций! Граждане, вы не поняли. Он купил этот кубик сам себе на 19-летие в 1983 году, когда игрушка только что вошла в моду. Хорошо помню, как его вдруг закрутила вся наша школа. Продавался он в «Балатоне» — магазине, предлагавшем шампуни, компоты и безделушки из братской Венгрии. Я научился собирать два ряда и плюнул. А Паркер не плюнул — он поклялся себе, что научится его собирать. Интернета тогда не было, и поэтому скачать способ его сборки за полминуты было невозможно. Впрочем, он и не стал бы ничего скачивать. Он решил до всего дойти самостоятельно. И дошел.
За 26 лет, посвященных сборке кубика и вместивших в себя крах соцлагеря, распад СССР, взлет и падение Горбачева, президентство Ельцина и два срока Путина, а также финансовый кризис, теракт бен Ладена, иракскую войну, поттероманию и выпуск кинотрилогии «Властелин колец», Грэм Паркер успел жениться и стать отцом. За время сборки Паркер приобрел болезнь, носящую у медиков название «рубиковское запястье» — от постоянного кубоверчения у него разболелись суставы. Вообще же медицине известна масса случаев так называемой обсессии, или, выражаясь красивее, обсессивно-компульсивного синдрома — второго по распространенности психического расстройства (первое — все-таки предменструальный синдром). Это когда вам кажется, что, если вы не сделаете то-то и то-то, мир рухнет. Иногда это называется синдромом навязчивостей или навязчивых ритуалов: если не постучать по дереву, случится сглаз. Ну и так далее. Фрейд выводил из этого дела всю религию. Ваш покорный слуга, например, одно время болел пасьянсом «Паук». Мне казалось, что если он не сложится, в мире что-то будет не так. Я это многажды проверял: когда «Паук» не сходился, что-нибудь обязательно случалось. Иногда со мной, а чаще с миром. В конце концов я вылечился радикальным способом, а именно: я заметил, что начинаю везде опаздывать, и стер этого «Паука» к чертовой матери. И вся обсессия. Но самое удивительное, что отдельные ученые полагают, будто все эти предположения — не безумие, а следствие особо тонкой связи с миром. Пример: один пациент уже сел в машину, чтобы ехать к другу, но вдруг почувствовал страстное желание вернуться домой и переставить местами две книги на полке. Без всяких причин. Пошел, досадуя на собственное суеверие, и переставил. И опоздал на страшную аварию на железнодорожном переезде. Это значит, что пасьянсами, кубиками, стуками по дереву и прочими малопонятными суевериями мы спасаем мир от сползания в хаос, а тот, кто не понимает, дурак или фрейдист.
Что все это значит, дорогие товарищи? Все время, пока Грэм Паркер мучительно собирал свой кубик, иногда думая об алгоритме даже по ночам, мир претерпевал катастрофические перемены, и уж никак не к лучшему. Кое-какие из них я уже напомнил. Но теперь он его собрал. Значит, все встанет на свои места. Прекратится мировой финансовый кризис, воссоединится СССР, снимется большинство ближневосточных проблем, восстановится гармония в межгосударственных и супружеских отношениях.
Поздравляю всех. Спасибо, строитель Паркер.
Здоровые и больные
После того как Алексей Кудрин признался на Азиатском финансовом форуме, что темпы роста российской экономики замедлятся до двух процентов, если не до нуля, а бюджет впервые за путинские времена станет дефицитным, паника в России несколько усилилась. Потому что прогнозы экономистов — это ладно, к этому мы привыкли. А вот когда правительство что-то признает, значит, действительно ах.
Существуют два бесспорных признака больного общества. Первый: в случае политических или военных неудач оно немедленно раскалывается на два лагеря, бурно обвиняющих друг друга: вы виноваты! — нет, вы! Второй: в случае неудач экономических оно впадает не в мобилизационный азарт, а в панику. По обоим этим признакам советское общество в 1941 и 1947 годах было здорово, а сейчас нет. Вместо яростной готовности к самоспасению наблюдается лишь пассивная готовность к неприятностям в сочетании с верой в бесполезность любых усилий.
Вот такая динамика. При том что в сороковые общество было жестоким, гнусным, тоталитарным и каким хотите. А сейчас оно относительно сыто, да и свободы не до конца свернуты. Но к здоровью — вот серьезный социологический парадокс — это не имеет прямого отношения, как, например, и нравственность. То есть существуют, конечно, теории, что для физического здоровья полезно напрягать ум и делать добрые дела, но доказательств маловато. Лично я знал множество тяжело больных добряков (и даже гениев) и абсолютно здоровых подонков. Грубо говоря, в сороковые наше общество было плохим, но здоровым. А сейчас оно получше, но при этом сущая развалина. Вот почему столь многие ностальгируют по тем временам: здоровья хочется.
Прогноз в таких случаях тоже не столь однозначен, как кажется. Есть удивительное научное исследование о том, что хронически больные живут дольше: умеют следить за собой, лечиться… А здоровяка иногда валит с ног внезапная хворь: гибкие — гнутся, твердые — ломаются. Россия — отличная иллюстрация этого тезиса. Все периоды относительного здоровья кончались тут быстро и катастрофично — может быть, потому, что единство и трудолюбие возникают у нас лишь из-под очень толстой палки, а империи по определению не шибко умеют перестраиваться. А вот кризисные времена могут у нас тянуться долго, и все привыкают, некоторым даже уютно.
