государству ни на что, кроме наших пожертвований, не выжить. Оно зачем-то нужно. Пусть будет, лишь бы не трогало.
Вы, наивные читатели, впервые услышавшие, что коррупция прекрасна и необходима, имеете полное право спросить: а зачем же тогда бороться с этим прекрасным явлением? Отвечу со всей откровенностью: исключительно с той же целью, с какой здоровому организму требуется иногда кровопускание. Борьба с коррупцией — такой же национальный спорт, как охота на лис: виртуальное радиопреследование лис, которых нет.
Под это дело можно иногда расправиться с парой-тройкой неугодных начальников (ничуть не более, а то и менее коррумпированных, чем другие); дать народу ощущение, что госсистема саморегулируется… Главное же — борьба с коррупцией внушает тем, кто от нее не пострадал, отважное сознание своей честности. Если нас не тронули, значит, мы честны!
Что, плохо? По-моему, отлично.
Непрощенный
Сначала сделали бы его суперзвездой, которой все можно, а потом вдоволь натешились бы, низвергая. У нас ведь педофилия — вкупе, конечно, с гомосексуализмом — любимая тема масс на политическом безрыбье. И вот уже Полански — педофил, а все, кто, подобно мне, скромно выступает с просьбой его выпустить, — защитники педофила. И любимый, неизменный аргумент: а если бы вашу дочь…?!
Правду сказать, мне трудно представить мою Женьку с Романом Полански — ей нравятся ребята покрупнее; да и потом, ей уже 19, но в личную её жизнь я никогда не лез. Что касается случая Полански и его возможных последствий… Горько, братцы, что написать сегодня о моем любимом режиссере я могу только в связи с его старым грешком — больше, кажется, ничто никого не интересует.
Не собираюсь ставить вопрос о гении и злодействе — гениальность «Отвращения», «Жильца», «Одержимого» и «Горькой луны» для меня бесспорна, а о злодействе пусть судит суд. Хочу лишь напомнить, что сама Саманта Геймер (тогда Гейли, 14-летняя фотомодель) давно попросила снять с Полански все подозрения и открытым текстом признала, что вступила с ним в связь без принуждения. И девственницей к тому моменту отнюдь не была.
А Полански понятия не имел, что ей 14 лет, не то бы, конечно, во время той фотосессии в доме Николсона вел себя куда сдержаннее. Есть на свете некоторая прослойка людей, все ещё свято верящих в римскую максиму «Пусть рухнет мир, но восторжествует юстиция»; ну пусть рухнет, он и так неважно держится… Обзывать Полански педофилом нет никаких оснований — других случаев контакта с малолетними в его жизни не зафиксировано. Был, правда, роман с 16-летней Настасьей Кински. Но её, тогда ещё подростка, уже растлил к тому времени собственный отец, актер Клаус Кински, о чем сам и поведал в откровенных мемуарах. Короче, нравы в киносреде никогда не отличались особенной чистотой.
Я сейчас о другом. Я об изумительной способности отечественного обывателя интересоваться исключительно грязью и на этом основании особо уважать себя за чистоту. Я убежден, что в жизни наших громогласных ревнителей чистоты и морали бывали такие извращения и правонарушения, которые не снились Полански в страшном сне (а страшных снов у него было много — он из гетто в свое время бежал, а потом банда Мэнсона убила его беременную жену Шерон Тейт). И если Саманта Геймер, ныне взрослая широкая тетка с добродушным круглым лицом, ещё два года назад его простила и попросила оставить в покое, — грех сегодня свистеть и улюлюкать.
Однако улюлюкать они будут обязательно — нет для них большего удовольствия, как увидеть высокое униженным, а талантливое преступным. Ведь это их фарисейство и зверство обличает Полански в «Жильце», «Оливере» и «Ребенке Розмари» — как же им упустить такой случай? Что до творцов, которые критикуют обывателей и рискуют заслужить их ненависть, — им я осмелюсь дать только один совет. Лучше им не пить шампанского с тинейджерами-фотомоделями. И вообще после такого века, как ХХ, сделавший жизнь прозрачной, — надо очень строго следить за собой. А то учишь-учишь добру, а потом окажется, что в детстве один раз проехался без билета…
Антипиво
Сейчас я наживу больше врагов, чем обеспечила мне вся предыдущая публицистика, — но признаюсь честно: внесенный в Госдуму законопроект о приравнивании пива к прочей этилосодержашей продукции вызывает у меня горячее одобрение.
Больше того: если уж наезжать на какую-то этилосодержащую продукцию, я бы в первую очередь обрубил телевизионную пропаганду пива. А над рекламой водки ещё подумал бы. Всю жизнь предпочитаю чистый продукт и радикальные решения. Мягкие и паллиативные варианты меня отвращают с детства. Мягкая диктатура, например, в некоторых отношениях опасней жесткой, потому что жесткая откровенней. Она быстрей выдыхается и наглядней демонстрирует миру свои последствия. На мягкую можно купиться и даже выдать её за демократию.
С настоящей так не получится. Она мучительнее для граждан, но благотворнее для страны: при мягкой диктатуре можно жить веками, тихо деградировать, лишаться воли… Жесткая исчерпывается за десятилетия, истощает ресурс и сходит со сцены.
Так и с пивом: пиво — опаснейший алкоголь из всего, что у нас продается. Пивом легче спиться. И я знал несколько примеров необратимого женского пивного — или коктейльного — алкоголизма: мягкого, постепенного, вроде бы и незаметного. Я не очень люблю средний род: вот с водкой все честно. Она. Стерва. Злая, но иногда спасительная баба. Слишком много не выпьешь — отравишься. Женщины её в большинстве своем не любят — невкусно. Подростки почти не пьют — их рвет. Водка бескомпромиссна: хочешь спиться — терпи сердечные хвори, язву, больные сосуды, одышку, горький мучительный вкус.
Водка требует расплаты за даруемые ею недолгие радости. Ром, коньяк, абсент — он. Мужской вариант, с тем же сознанием ответственности. А пиво — оно, средний род, мягкий вариант, суверенная демократия. Вроде и не алкоголь — хотя в голову ударяет по-взрослому.
Да что уж там, признаюсь честно: я не люблю пиво как образ жизни, пиво как эстетику. Вино хоть и среднего рода, но за ним хоть стоит культурная традиция, нечто аристократическое, ореол романтики: пьешь портвейн — и вспоминаешь Португалию. Пиво — традиция простонародья, кабака, отвратительных громких воплей при просмотре футбольного матча. Пиво — напиток краснорожих, потных, плотных отцов семейств, эликсир большинства, символ обывательского здоровья, выражающегося именно в красноте и пузе.
Пивной живот — примета так называемого станового хребта нации, здоровой массы, с наслаждением аплодирующей очередному спасителю Отечества; пиво — напоминание о мюнхенском путче, отрада ликующего обывателя, атрибут мещанского выходного дня. От пива испытываешь жаркий припадок самодовольства, ощущение своей правильности, уместности на свете: мы правильные, а все другие неправильные. И мы сейчас всем покажем — в футболе или ещё в чем. Пиво — напиток наглой,
