Река

Снова в ольшанике

Я стою в прихожей и слушаю эхо своих слов — значит, я могу въехать в следующий понедельник в шесть часов? В это время она уже вернется с работы. Потом я вспоминаю то, что сказала Марианне: я могу жить в Аниной комнате, я должен ухаживать за садом, делать там минимум того, что нужно, — она нетребовательна, — и могу заниматься на рояле каждый день с восьми до семнадцати. Целый океан времени! Девять часов ежедневных упражнений! Кроме ухода за садом, я должен расчищать снег, мне разрешено пользоваться «Амазоном», когда я получу водительские права, я должен делать для нее покупки, но это редко, в исключительных случаях, вечером она нуждается в тишине, и в это время гостиная должна принадлежать ей, и только ей, так же как и ванная должна быть только в ее распоряжении с семи до восьми утром и с одиннадцати до двенадцати вечером, в это время я могу пользоваться уборной в прихожей. Есть мы должны в разное время, то есть мне надо либо приобрести себе в комнату плитку, либо пользоваться кухней, когда ее нет дома, во всяком случае, как правило. Мне отводится свое место в холодильнике на второй полке слева. Я могу пользоваться морозилкой и стиральной машиной, если меня не смущает, что они стоят там, где Брур Скууг застрелился. Марианне Скууг умеет быть лаконичной, и юмор у нее иногда бывает мрачным. Она говорит, что ее объявления провисели на столбах несколько дней, но безрезультатно. Она почти потеряла надежду. Даже смешно, что на крючок попался именно я.

Правда? Смешно? — думаю я, пожимая ей руку на прощание, но обнять ее я не осмеливаюсь, хотя обнимал ее, когда умерла Аня и когда вытаскивал ее мокрую из моря. Она меня тоже не обнимает.

О чем, интересно, она подумала, сказав, что я попался на крючок?

Я поворачиваюсь к двери.

— И еще одно, — говорит она мне в спину.

— Что? — Я оборачиваюсь. Она неестественно бледна.

— Комната для гостей. Ее мой муж использовал в качестве кабинета. Дверь в нее всегда закрыта. Никогда не заходи туда.

— Обещаю.

— Никогда! — спокойно повторяет она, подкрепляя свои слова жестом.

— Понял.

Я снова поворачиваюсь и ухожу.

Я и рад и растерян. Мы ни словом не упомянули несчастный случай на море. Говорили мы долго, но я запомнил не все, слишком сильное впечатление произвела на меня встреча с Марианне и посещение того дома. Несмотря ни на что, я понимаю, что принял важное решение, поправил свои денежные дела и, главное, теперь я смогу заниматься каждый день столько, сколько мне нужно. Мне приходится напоминать самому себе, что я должен больше заниматься. Должен играть лучше, гораздо лучше, если хочу и впредь оставаться учеником Сельмы Люнге. Скоро мы первый раз встретимся этой осенью. А потом мне предстоит пройти через то, что Ребекка уже оставила позади: подготовку к дебюту.

Соглашение, думаю я, спускаясь к моему старому тайному убежищу, договор с Сельмой Люнге. Однако соглашение с Марианне Скууг — это такой же договор. Она позволит мне жить в своем доме. Позволит мне быть тем молодым человеком, который будет спать на Аниной кровати, тогда как она сама будет отдавать все силы просвещению людей в области здравоохранения и ратовать за право женщин на аборт. Ну а я должен быть садовником и дворником. Иногда даже другом дома. Кроме того, тем, кто любил Аню. Это немаловажно. Мне нравится Марианне Скууг. С ней всегда так просто общаться. Она обладает авторитетом. Но авторитетом иного свойства, чем Сельма Люнге. Для Сельмы Люнге важны консервативные ценности, культура. Марианне Скууг придерживается радикальных взглядов, разбирается в политике. Она рано почувствовала себя свободной. Рано родила ребенка, а в те времена было не так легко придерживаться социалистических взглядов, как сегодня. Что, интересно, она думает обо мне? Кем я выгляжу в ее глазах? Восемнадцатилетним парнем, занимающимся музыкой, которого легко пожалеть? У которого нет матери, нет дома, который не получил аттестата зрелости и не уверен в себе? Но кто, скажите, уверен в себе? Разве Марианне Скууг была уверена в себе, когда открыла мне дверь и впустила меня в свой дом?

Я снова иду в ольшаник. Это моя тягостная, ставшая со временем грешной, тайна. Что мне там делать? Неужели я никогда не освобожусь от прошлого, от шума реки, водопада, шороха в ветвях деревьев? Здесь, в гуще ольшаника, сердце обновляется, рождаются мечты. Здесь я могу смотреть на отражающуюся в воде луну, которая медленно погружается в реку, и знать, что это мое навсегда. Водопад, где погибла мама, всего в паре сотен метров отсюда. Здесь я могу настроиться на вечер, обрести новые надежды. Я пробираюсь между еще не пожелтевшими деревьями. Сижу и думаю обо всем и ни о чем. Но мое сердце стучит так же, как оно стучало, когда была жива Аня. Неужели я запечатал свою судьбу? Совершил что-то роковое? Правильно ли с моей стороны поселиться в доме Марианне Скууг? Инстинктивно я понимаю, что Сельме Люнге это бы не понравилось. Она живет на другом берегу реки, там светло. Она решила связать со мной все надежды и подготовить меня к дебюту в Ауле. Далеко не каждый может похвастаться тем, что он ученик знаменитой Сельмы Люнге, этой феноменальной пианистки из Германии. Среди преподавателей музыки она занимает первое место рядом с Робертом Рифлингом. Ребекка на своем дебюте запуталась в подоле платья, упала на сцене и все испортила, также и Аня, бриллиант Сельмы Люнге, потерпела крах на пути к славе. Теперь моя очередь. Обстоятельства, связанные со смертью Ани, играют не последнюю роль в моем стремлении к успеху.

Я сижу в ольшанике, погруженный в эти мысли, терзаюсь сомнениями, но успокаиваю себя тем, что жить в квартире Сюннестведта мне в любом случае не по карману. Я зарабатываю недостаточно, чтобы платить за нее. Кроме того, мне не нравится жить в городе. Я оказался мячиком между двумя самоубийствами. Сюннестведт покончил жизнь самоубийством в своей квартире на Соргенфригата, Брур Скууг — в своем доме на Эльвефарет. Одно место не лучше другого. Но меня это не пугает. Мне кажется нормальным, что я буду спать на Аниной кровати. С портретами Баха и Бетховена на стене.

Неожиданно я слышу шаги и вздрагиваю. Солнце только что зашло за деревья на другом берегу реки. Обычно сумерки навевают грусть, но сейчас они не предвещают добра. Кто-то пришел по мою душу, думаю я. И не ошибаюсь. По тропинке спускается Марианне Скууг в зеленой спортивной куртке, старых джинсах и коричневых старомодных резиновых сапогах. Издали ее легко принять за Аню. Марианне Скууг как будто вернулась в собственную юность и осторожно идет ко мне. Но меня не видит. С каждым шагом она становится старше, не теряя своей красоты. Просто яснее проступают некоторые детали. И я уже не знаю, то ли ее околдовали сумерки, то ли мои чувства жаждут заполнить пустоту. У меня колет сердце. Скоро появится луна, и небо изменится. Скоро начнутся тяжелые ночи, думаю я. Но в душе я торжествую. Потому что Марианне Скууг ищет меня. Я глупо себя чувствую, и мне стыдно, что я прячусь от нее, уверенный, что она ни за что меня не найдет, потому что этот ольшаник принадлежит только мне. И, тем не менее, я торжествую, потому что она ищет и высматривает меня на тропинке. Потому что она любопытна и бесстрашна. Однако эта крутая тропинка подходит не всякому. К тому же она никуда не ведет. Если вода в реке низкая, в этом месте можно перейти реку по камням, но в этот вечер у Марианне Скууг другая цель.

— Аксель! — кричит она. — Ты здесь?

Я прячусь в зеленой листве и не отвечаю. В голове вдруг мелькает новая мысль: она передумала! Решила не сдавать комнату. И хочет сказать мне об этом.

— Но ты же пошел сюда! Я знаю, что ты здесь!

Тишина.

Она всего в пяти метрах от меня. Все-таки она очень смелая, снова думаю я. Именно в этом месте я однажды до смерти напугал Аню. В висках у меня стучит. Только бы не стучало слишком громко. Теперь я вижу Марианне Скууг сбоку. Вижу ее возраст. Морщинки на коже. У Ани их не было. Вижу, что она