и очень старый. Дуб был раем для детей. Ребенком, поборов-таки страх высоты, он тысячу раз ловко взбирался на него. Он часто сидел в его ветвях, сочиняя разнообразные истории, в которых воображал себя пиратом, разбойником, Робин Гудом или рыцарем на крепостных валах своего замка, а внизу – ров и орды жестоких варваров, нападающие со стороны реки, принадлежавшей его отцу.
А под конец он всегда нырял в реку, потому что так и не преодолел свой страх перед спуском с дерева.
Кроме того, прыжки в воду были делом волнующим и опасным.
В последний раз он был здесь очень давно. Он приходил сюда несколько раз даже после того, как его отправили в школу, но потом, по какой-то причине, по какой он уже и не помнил, приходить перестал, а затем и вовсе забыл про это место. До сегодняшнего дня, когда болтался по периметру парка своего отца.
На самом деле, дома он бывал весьма редко. Большую часть времени ему приходилось быть далеко, в школе, а во время каникул школьные друзья часто приглашали его провести несколько недель в их загородных домах. А его родители, во всяком случае, отец любил путешествовать и во время каникул брал с собой в поездки по Британским островам, и даже в Европу, когда временное затишье в войнах позволяло заграничные путешествия.
Как же хорошо дома!
На минуту-другую он задремал неглубоким сном. Плавая в приятном полусне, он, тем не менее, осознавал окружающий мир. И вдруг услышал конский топот.
Он полностью проснулся и открыл глаза.
И что теперь?
Спокойно лежать в надежде, что лошадь и всадник проедут мимо, не заметив его? Или стоит переплыть реку, перебравшись на свою, безопасную сторону?
Даже в далеком детстве последнее было бы для него большим унижением. А сейчас тем более не подобало его гордости совсем уже взрослого мужчины. Кроме того, он был полностью одет, потому что перебрался через реку выше по течению, где она была уже, и где из довольно больших камней было выложено некое подобие ненадежной переправы.
Он остался, где был, и расслабился, изображая некое подобие беспечности на случай, если его обнаружат.
Лошадь все приближалась и приближалась. А затем остановилась.
Черт подери, его обнаружили.
Реджи посасывал стебелек травы и пристально глядел в ветви дерева так, словно был глухим.
– О! – удивленно и радостно воскликнул женский голос. – Привет!
Он сразу же узнал, кто это, и до него вдруг дошло, что он перестал приходить сюда тогда, когда не смогла приходить она. Ее не застали здесь, вместе с ним. Это было бы бедой, которая имела бы для них обоих страшные последствия. Когда ей было шесть или семь, ее просто поймали дальше, чем ей позволялось одной удаляться от дома. После этого за ней присматривали более тщательно.
Они были друзьями детства. Правда, встречались они нечасто, это так, но они
Он сел и повернулся к ней.
– Тебе удалось сбежать от всех своих нянек? – с презрением спросил он.
– А ты, как всегда, нарушаешь границу? – надменно парировала она.
На ней была очень модная и яркая амазонка, на белокурых кудрях сидела до нелепости малюсенькая шляпка, сдвинутая набекрень. Она была тоненькой, как тростинка, и очень привлекательной, если кому-то нравились плоскогрудые девчонки. Реджи к таковым не относился. Ему была по вкусу диаметрально противоположная внешность.
– А ты собираешься побыстрее донести об этом своему papa?
– Чтобы он решил, что я увидела тебя здесь в хрустальном шаре в своей классной комнате? Я не смогла бы ничего ему рассказать, не выдав себя. И я не ябеда. Что ты здесь делаешь?
– Ем траву твоего отца, – ответил он, отбросив стебелек. – И наслаждаюсь одиночеством. По крайней мере, наслаждался.
– В прошлое воскресенье я видела тебя в церкви.
– А мне показалось, что ты и не думала смотреть.
В церкви она высоко задирала свой маленький нахальный носик и подчеркнуто не глядела в его сторону.
– Я и не смотрела. Я слышала тебя. Как ты распеваешь псалмы. Фальшиво.
Это была гнусная ложь. Он даже рта не раскрывал.
– Ничего ты не слышала, – он бросил на нее хмурый взгляд.
– Зато на тебя смотрели все остальные девушки. Они считают, что ты ну очень эффектен.
Она засмеялась, и это был звонкий, чарующий смех, а не женское хихиканье, так режущее мужской слух.
– А ты так не считаешь.
– Думаю, нет, – едко ответила она. – Если ты будешь смотреть на людей так, как смотришь сейчас, то к тому времени, как тебе стукнет двадцать, ты превратишься в бурбона, и тогда вообще никто не будет считать тебя эффектным. Помоги мне спешиться.
Это было сказано с аристократической заносчивостью, предполагавшей, что он будет бежать и падать.
– Может быть, – грубо бросил он, – мне не нужна твоя компания?
– Тогда возвращайся в свой
Он поднялся и неохотно двинулся к ней. Насколько он помнил, она была на три года младше его. Какой мужчина его возраста, обладающий чувством собственного достоинства, будет интересоваться
Но, снимая ее с дамского седла, он обнаружил, что она оказалась не совсем плоскогрудой. У нее были грудки-бутоны, почти незаметные под амазонкой. Но он
– Ой! – засмеялась она.
– Упс! – одновременно с ней пробормотал он… черт побери, он надеялся, что не покраснел. Он снова нахмурился.
Она была совсем крохотулькой. И едва достигала его плеча. Впрочем, за последние три-четыре месяца он изрядно вытянулся. Если она и собирается подрасти, то пока этого не произошло. Внешне она все еще была ребенком, даже если уже не чувствовала себя им.