видеть, как твой и без того слабенький и нуждающийся в помощи новорожденный ребенок заходится в диком крике, синеет, дергается в конвульсиях, и быть не в силах ему помочь, потому что твоя близость только усугубляет его страдания… Я думала, что сойду с ума. При этом любая попытка прибегнуть к магии вызывала в малышке еще более яростный испуг и протест, так что об этом тоже пришлось забыть. О том, чтобы кормить ее своим молоком, ясное дело, не могло быть никакой речи, но даже дать ей бутылочку… В конце концов я научилась это делать, ухитряясь не приближаться к ней на расстояние, равное суммарной ширине наших полей, так, чтобы они не могли соприкоснуться, а это составляло чуть меньше метра. Дистанционное вскармливание, да. После долгих мучений я приспособилась делать это при помощи щипцов для барбекю, да-да, тех самых, которыми счастливые отцы семейств переворачивают по выходным жарящееся на мангале мясо. Это тоже ведь своего рода кормление, такая вот забавная издевка судьбы, но что поделаешь — у них оказалась ручка нужной длины. А чтобы было удобнее подносить зажатую в щипцах бутылочку к младенческому рту, я забиралась на стул. Можете представить себе эту картину… А уж про необходимость переодевать ребенка я даже не вспоминаю…
Конечно, как только с нашим жильем и моей работой все стало более-менее стабильно, я взяла для нее няню. Обычную, человеческую женщину, ставшую нашим спасителем. Но няня находилась рядом не постоянно… В общем, если бы рядом еще и не было Алекса, я бы точно рехнулась. Именно он первым догадался о причине этих жутких истерик, и это он подсказал мне плодотворную идею с щипцами для вскармливания. Позже он говорил, что подсмотрел ее в зоопарке во время кормления тигров. Стоит ли говорить, насколько мы с ним сдружились за этот год. Хотя я и раньше не могла на него пожаловаться.
Но, так или иначе, мы выжили, справились, сделали самое главное и продолжали жить. С девочкой, если не считать этого кошмара первых лет, все было благополучно. Настолько, насколько, как я себе понимаю, вообще могло быть в данной невероятной ситуации. Она росла, развивалась, была милой, хорошенькой и смышленой. Магия — ее невозможная светлая магия — тоже росла вместе с ней, и я изо всех сил старалась делать вид, что не замечаю этого, а если и замечаю, то не придаю этим проявлениям никакого внимания. Я воспитывала ее как человека.
Обычного человека, без всяких магических отклонений. Она ходила в детский сад, потом в школу — не зря же я так старалась, чтобы в нашем районе появилась хорошая школа, — приносила хорошие оценки, дружила со сверстницами, даже играла на какой-то трубе. Все нормально, все как у людей.
Конечно, я знала, что рано или поздно все проявится, что мне придется так или иначе признать, заметить ее необычность, что это потребует какого-то воздействия со стороны магических сил, но… Я тоже бываю слабой. Мне так не хотелось думать обо всем этом. У меня было время для передышки, и я не хотела напрягать себя прежде времени. Алекс, который уже вовсю жил своей собственной, очень удачной и благополучной жизнью — слава богу, вся эта история не испортила мальчику судьбу, — многократно предупреждал меня, что я не имею права пребывать в блаженном неучастии, что я должна что-то сделать, что это не может кончиться само по себе, но я… Неправильно, да, но по-человечески понятно…
Когда наступил переходный возраст, с ней стало сложнее. Ее магия сформировалась, достигла того уровня, когда детей начинают обучать приемам владения ею. Вообще-то, конечно, в нормальных семьях детей обучают гораздо раньше, исподволь, но к двенадцати годам необходимость обучения становится просто жизненной. Ребенок, владеющий магией и не умеющий ею управлять, может принести вред себе и окружающим, не говоря уж обо всем остальном. Но я и тут спасовала. Чему я могла ее учить? А главное — перед обучением есть ведь еще и церемония посвящения, открытия ребенку мира магии, и в этом случае я была и вовсе бессильна. Несмотря на то что магический мир един, наши магии различались настолько, что, попытайся я как-то в это вмешаться, последствия могли бы быть самыми разрушительными, вплоть до полной утраты магии одной из нас, и я не хотела рисковать.
С другой стороны, тянуть дальше тоже было нехорошо. Девочка, не понимая, что происходит, чувствовала, что ее окружает что-то неправильное, может быть, даже враждебное. Как тогда, в младенчестве. Она стала нервной, я совершенно ясно видела, что всем своим существованием раздражаю ее. И при этом она не понимала причины своего раздражения, чуждалась меня и одновременно боялась этого отчуждения, внутренний разлад все нарастал, и ни к чему хорошему все это привести не могло… Но выхода я не видела.
Как это часто бывает, выход нашелся сам. Ну может, и не совсем так уж сам, возможно, кто-то из нас с ней непроизвольно подтолкнул его, раскинув сети магического желания, так тоже происходит достаточно часто, но, как бы там ни было…
Я вздохнула с облегчением, вернувшись домой и обнаружив ее посвященной. По крайней мере теперь было ясно, на каком мы берегу. Впереди все тоже было непросто, но хотя бы пока…
Я стала ее учить. Все эти светлые разговоры о высоком, конечно, великолепны, но черновую работу тоже никто не отменял. Она, к моему изумлению, прекрасно обучалась, просто замечательно, не хуже Алекса, и если бы еще… Но я честно учила ее всему, чему могла, стараясь помимо прочего сообщить ей те скрупулезность и внимание к материальным деталям, которые, по моему мнению, так выгодно отличают темную магию от светлой. Ничего, светлым подходам ее так или иначе еще успеют научить, а вот если что- то останется… Попутно мне не раз приходили в голову крамольные мысли, что если бы мы с таким упорством не разделяли магию на темную и светлую, а старались как-то обобщить, свести различия в ноль, то общий результат… Впрочем, я не давала этим мыслям особенного хода.
За время учебы нам странным образом удалось достичь такого уровня близости, каким я не могла похвастаться все предыдущие годы. Прежде всегда, как бы я ни старалась заглушить это со своей стороны, между нами стояло различие, выросшее из нарушенного, пусть даже и не своею волей, Закона. Все, что было в ней хорошо, в моей девочке — а в ней было много хорошего, — неизбежно воспринималось мной как бы через мутное стекло сожаления: «Ах, если бы». Нелепого сожаления — снявши голову, по волосам не плачут, — но никуда от этого не исчезающего.
И вот, в эти последние годы… Казалось бы, завеса секретности, разделявшая нас прежде, была снята, и вместо нее нашим взглядам открылась реальная стена (которую я и пыталась скрывать этой нелепой завесой), но вместо того чтобы разделить нас окончательно…
Девочка, осознав наконец, что мы находимся по разные стороны (интересно, чего?), обнаружив причину своего тайного раздражения, тем не менее, умница, нашла в себе силы, чтобы прислушаться после этого к каким-то моим словам. Я видела, как она каждый раз сомневается, как пропускает полученные от меня знания через призму светлого восприятия, — но тем не менее. Знания всегда остаются знаниями, с какого боку на них ни смотри. И я сама… Даже осознание того, что я учу, в сущности, человека, который вот-вот станет мне посторонним и даже, возможно, враждебным, не могли затмить удовольствия от передачи своей магии юному существу. Она возьмет ее, и усвоит, и будет пользоваться, и понесет ее дальше, и, значит, так или иначе все было не зря.
Не зря. Теперь, когда это исполнилось, превратившись из невероятного в очевидное… Теперь, когда я наконец, казалось бы, могу вздохнуть полной грудью, выйти из укрытия на свет, расправить слежавшиеся крылья, попытаться снова обрести ту жизнь, от которой отказалась шестнадцать лет назад… Не могу сказать, что я с нетерпением ждала этого момента, я просто никогда даже не думала об этом, я боялась об этом думать, не доверяя своим мыслям, самой себе… Но этот момент наступил.
Девочка ушла. Ушла сама, по собственной воле, ушла туда, где она будет своей, будет на месте, где никто не сможет даже случайно счесть ее печальным недоразумением, где ее ждут (будем надеяться!) все эти светлые и прекрасные спутники…
Отчего же мне так тяжело? Отчего в голову лезут мысли не о том? Не о прекрасном будущем, где я смогу открыто вернуться к любимому занятию, вновь обрести прелесть всей широты обладания собственной магией, могущество и свободу, а о том, успела ли я сказать ей вот то? И то? И еще вот это? Справится ли она, если ей придется… А если… Достаточно ли она подготовлена? И о том, что я, наверное, могла бы быть с ней добрее. И лучше. И еще немного мудрей. Могла бы не думать столько о своей потерянной судьбе, а вместо этого сходить лишний раз на дурацкое школьное собрание. Я всегда, когда только могла, увиливала от этого. Кто знает, вдруг туда занесет не тем ветром какого-нибудь ненужного мага… И вообще. А она так переживала, бедняжка. Ей хотелось, чтобы я услышала, как ее хвалят, как она хороша. Господи, как будто я этого не знала!
Знала, конечно, знала. Но никогда не давала себе труда лишний раз ей это показать. Да и сама не могла порадоваться этот самый раз, который, как я теперь с опозданием понимаю, вовсе не был таким уж
