В это время вернулась Елена. Вид у нее был такой... Не выпуская из рук полоску теста, она взобралась на кровать и с совершенно невообразимым перевернутым лицом продолжила ее рассматривать:
– Доктор... Она... она розовая!
– А я что говорила?! – докторша победно вскинула подбородок. – Конечно, она розовая. Потому что вы, дорогая, в положении. Острого не ешьте, побольше овощей и фруктов, продукты с кальцием, молоко, творог. Подольше гуляйте на свежем воздухе. И витамины я сейчас выпишу, если хотите. Да что с вами происходит, в конце концов, молодые люди?!
– Доктор, никому пока ни слова. Хорошо? – Майзель поднялся. – Просто никому ни слова.
– Ну, пан Данек, вы меня за кого... Я могу быть свободной?
– Да. Да, разумеется. Спасибо.
– Не за что, – вздохнула докторша и вышла.
И тут же вошел Гонта. На него было невозможно без слез смотреть – глаза на пол-шестнадцатого, усы трясутся.
– Что?!
В руках Богушек держал свернутый в трубочку лист электронной бумаги:
– Вот. Карта анализа гормонального фона.
– Ты думаешь, я в этом разбираюсь?
– Чего там разбираться-то, – Гонта развернул лист, тряхнул его, и молочно-белое поле мгновенно покрылось текстом. – Нечего разбираться, вот, тут написано. Соответствует сроку беременности шесть-семь недель.
Гонта вдруг всхлипнул и отвернулся.
– У-у, какие мы нежные, – протянул Майзель, но голос у него предательски подпустил петуха в самом неподходящем месте. – Какие мы чувствительные. Вот уж не ожидал от тебя, братец.
– А вот... Старый стал, – Гонта взял себя в руки, выпрямился. – Указания?
– Разрешаю меня обнять и...
Договорить он не успел, – Богушек шагнул к Майзелю и так сдавил его в объятиях, что захрустели кости. Отпустив его, Гонта посмотрел на Елену, наблюдавшую за этой сценой широко распахнутыми, все еще полными слез глазами, потом опять на Майзеля:
– Мылодрама, твою мать, Дракон. Ненавижу мылодрамы. Чтоб ни шагу без охраны! Оба! Если... задушу обоих! Поняли?! Елена! К тебе это особо относится. Чтобы все мне было в цвет... поняли?!
– Поняли, – кивнул Майзель. – Спасибо, братец. Ты, главное, не нервничай. Все в порядке.
– Да... Не буду. Все, Дракон. Мне работать...
– Иди, дружище.
Двери за Гонтой закрылись. Майзель посмотрел на Елену, погрозил ей пальцем и вдруг расхохотался. Замолчав так же неожиданно, он вскочил и несколько раз пронесся по палате туда и обратно. Елена с ужасом следила за его полетом. Он остановился на полном скаку и с размаху, так, что матрац жалобно пискнул, уселся опять рядом с Еленой:
– Собственно говоря, а почему нет? Если у Вацлава исчезла опухоль... Знаешь, есть такая еврейская молитва... Я не ручаюсь за точность перевода, но смысл прост. Благословен Всевышний, по своей воле открывающий и закрывающий все проходы и отверстия в наших телах вовремя, как положено согласно замыслу творения, ибо, если закроются или откроются, когда не следует, то невозможно будет стоять перед Творцом. – Он снова погрозил Елене пальцем и засмеялся опять, – на этот раз тихо. – Дорогая, ты слышала, что сказала пани доктор. Ты ведь не собираешься делать никаких глупостей, правда?
– Нет, Дракончик.
– И мы будем все эти девять – или сколько там уже осталось – месяцев жрать в три горла фрукты с овощами и гулять на свежем воздухе, как сумасшедшие. С Сонечкой вместе. Поняла?
– Да, Дракончик.
– И ты будешь уплетать творог с молоком за обе щеки, слушать спокойную классическую музыку, рассказывать малышу в животе исключительно добрые сказки и получать одни сплошные положительные эмоции. Никакой работы, никаких командировок, никаких стрессов. Никаких сигарет! Поняла?
– Да, Дракончик, – Елена всхлипнула и поднесла насквозь промокшую салфетку к лицу. Как у всех тонкокожих женщин, от слез у нее мгновенно припухали веки и краснели крылья носа. – Да, Дракончик. А если это малышка?
– Да какая, на хрен, разница?!
– Да, Дракончик.
– Да что ты заладила, ей-богу, – «да, Дракончик, нет, Дракончик»?!? – он отобрал у нее мокрый платок и швырнул его за спину. – Ты понимаешь вообще, что произошло?!
– Нет, Дракончик. Ой...
– Так. Завтра – полное обследование. А сейчас поехали домой.
– Нет. Я останусь с Сонечкой.
– Сонечка спит. По крайней мере, до утра. Пожалуйста, Елена.
– Это там случилось. Там, в горах. Помнишь?
– Помню.
– Дракончик.
– Что?
– Ты меня отмазал, да?
– Что?!
– Марта сказала. Тогда еще... Так и сказала – он тебя отмажет. И с Богом добазарится... Откуда она знала, Дракончик?!
– Я не знаю. Я ничего такого не делал. Я просто тебя любил. Я люблю тебя, елочка-иголочка. Ты даже не представляешь себе... Что? Что ты, мой ангел? О, нет, пожалуйста, только не это! Ну, Елочка, ну все же уже хорошо, ну что ты, родная моя птичка, не плачь, не плачь!
– Ты сказал... Ты наконец-то это сказал. Боже, вот что должно было случиться, чтобы ты это сказал!
Он прижимал ее к себе, целовал ее мокрое от слез лицо, в которое никогда не мог наглядеться. Сначала я решил, что этого уже никогда не будет с нами, думал он. Потом я думал, что я тебя потерял. Господи, если бы я тебя потерял!
– Нет. Я люблю тебя не потому, что это случилось. Это случилось потому, что я тебя люблю!
ПРАГА, ЛЕТОГРАДЕК. МАЙ
Он влетел во дворец, как ураган. Гвардейцы только и успели, что раскрыть ему двери, иначе он, не задумываясь, сорвал бы их с петель:
– Все вон! Величества, высочества, ахой.
Вацлав, Марина и младшие дети ужинали. При виде всклокоченного Майзеля они так и застыли с вилками у ртов. Первым опомнился король:
– Ты что? Что-то случилось? С Сонечкой что-то?! Дети, идите к себе, нам нужно поговорить.
Майзель дождался, пока воспитательница уведет девочек, и плюхнулся в кресло. Марина и Вацлав смотрели на него с нарастающей тревогой, – таким они еще никогда его не видели. Даже когда чуть не началось.
– Говори давай! – рявкнул Вацлав.
– Елена... Елена беременна.
– Срань Господня, – крякнул Вацлав и перекрестился.
– Пресвятая Дева Мария, – прошептала Марина и тоже осенила себя крестным знамением. – Господи, Данечку, счастье-то какое!
– Да погоди ты причитать, – поморщился Вацлав. – Это точно?
– Угу.
– Сколько?!
– Два месяца. Почти.
– Значит, когда она в Минск...
– Она не знала.
