— Если бы ты знала, какая ты красивая! — И захлопнул дверь, не дав Аманде ответить.
Когда через пятнадцать минут она появилась на крыльце — в фирменном красном комбинезоне, в черной футболке, с аккуратно заплетенной косой под фирменной красной бейсболкой, со всеми признаками делового макияжа, Пьер сидел в машине и мгновенным восхищенным взглядом оценил ее усилия.
Мотор и беседу он завел одновременно.
Аманда в первый раз ехала в лагерь в своей машине как пассажирка. И это оказалось так непривычно, что она забыла о предыдущих ощущениях.
Пьер всю дорогу не закрывал рта. Аманда успела узнать о погоде, о благополучном завершении работ, о том, что рука у Брюно почти зажила, что Шарль вчера потряс общество фантастическим танцем, а на сегодня пообещал вообще что-то зажигательное, что все волонтеры чрезвычайно довольны своей поездкой и очень жалеют, что сезон оказался таким коротким, и даже кое-кто (при этих словах Пьер взглянул на Аманду в зеркало) высказывал желание приехать сюда еще раз.
Она не стала уточнять, кто бы это мог быть. Она вообще не говорила, предоставив Пьеру свободу монолога. И он пользовался этой свободой с полным наслаждением. А она слушала великолепную, музыкальную классическую французскую речь и думала, что, когда мужчина говорит по-французски, это самое красивое, что ей приходилось слышать, и неважно, что он там произносит, но можно отдаться за одну музыку, слетающую с мужских уст…
Пьер словно догадывался о ее мыслях. Когда они приехали в лагерь, он не упустил нить разговора и через полчаса вместе с Амандой и алжирцем, который улыбался Аманде как ни в чем не бывало, азартно принялся командовать приготовлениями к праздничному обеду.
Аманда продолжала молчать, ограничиваясь короткими вопросами и замечаниями. День начался хорошо, и ей хотелось теперь только одного — не нарушить установившееся зыбкое душевное равновесие. Провести с ребятами праздник, душевно попрощаться и отбыть восвояси.
Только временами взгляды, которые кидали на нее Пьер и Эрвинн, вдруг вызывали смутное беспокойство. Но Пьер трещал как пулемет и не давал ей съехать мыслями в недопустимые зоны, уверенно и интересно рассказывал то о Нормандии, то о том, как мальчиком он впервые ел устрицы, то о своих приключениях в Вашингтоне, когда он сильно разочаровался в своих американских познаниях, — в общем, не терял нить разговора и не давал скучать слушателям ни минуты.
Обед — сложный, состоявший из всевозможных закусок, которые только можно было изобразить в полевых условиях, — готовился быстро и весело. Кажется, еще никогда в жизни Аманде не приходилось столько смеяться, работая ножом и теркой.
Пьер продолжал весело командовать и наконец торжественно ударил в гонг. Работа была закончена. И первый волонтерский сезон — тоже.
На удар гонга ответил многоголосый мужской рев и свист. Кто-то запел, кто-то захохотал, кто-то принялся скандировать, кто-то боксировать — парни веселились, как медвежата на площадке молодняка.
Потом был долгий праздничный обед с долгими торжественными тостами и неумеренными восхвалениями в адрес замечательного координатора Аманды. Замечательный координатор сидел рядом с Пьером и, ничего не замечая, ни о чем не думая, позволил себе наконец полностью расслабиться.
Аманда не считала выпитых рюмок, не обращала внимания ни на то, как близко сидел Пьер, ни на взгляды, которыми обменивались волонтеры. Она отдалась во власть хмельного веселья, и ей было по колено и Озеро, и море, и любовь, и сама жизнь.
Наступили сумерки, и команда отметила конец сезона пальбой фейерверков, бог знает кем, где и когда добытых.
Аманда кричала, прыгала, хлопала в ладоши, восхищалась, пела, смеялась и плакала. Пьер стоял рядом и осторожно поддерживал ее. Когда стало совсем темно и совсем поздно, он взял ее за руку и повел к машине.
Потом была езда по темной дороге. Пьер молчал за рулем, а Аманда. — на заднем сиденье, закрыв глаза.
Потом она опять не могла попасть ключом в замочную скважину. Между тем Пьер завел машину во двор, закрыл ворота, ловко вынул ключ из путающихся пальцев Аманды и легко открыл дверь!
Потом они оба стояли в темной прихожей и целовались.
Потом он взял ее на руки и отнес на кровать.
Все произошло так естественно и хорошо, что Аманда не сразу, поняла, что одной девственницей в этом мире стало меньше.
Потом Пьер заснул, как все мужчины в этом мире, отвернувшись к стене, а она лежала на спине и смотрела в давно знакомый потолок.
Мало-помалу проходил хмель, а сон все не наступал. Услышав ровное дыхание Пьера, она осторожно выпуталась из раскиданных одежд, одеял, покрывал и простыней, прошла в душ и, взглянув в зеркало, поздоровалась с отразившейся в нем женщиной.
18
Как волонтеры отмечали закрытие сезона дальше, Аманда никогда не узнала. Она проснулась от гудка катера, прибывшего забрать бригаду. Открыла глаза. Пьера не было. Он исчез тихо и незаметно, когда она забылась предутренним сном, — захлопнув дверь, оставив на столе ключи от машины.
Вот и все. И стоила воображаемая сказка такого короткого и печального конца?
Аманде не хотелось вспоминать ни одной минуты из тех, что выпали ей в эту ночь. Все впечатления были смыты в душе вместе со следами первого сексуального контакта.
Когда-нибудь потом. Что сделано, то сделано. По крайней мере, это сделал не местный грубый мужик, а опытный, нежный, изысканный француз. И главное — теперь она знала, что это такое. Правда, говорят: новое знание — новая печаль. Ну что ж, опыт есть. Опыт, который, возможно, больше никогда не пригодится.
Она встала, потянулась и принялась за утренний туалет, зная, что должна предстать перед своими подопечными, которые так и не стали ее судьбой, во всем прощальном блеске. По крайней мере, чтобы они не разочаровались в той девушке, которая когда-то — ужасно давно, неделю назад — приветственно махала им с пристани.
На эту пристань Аманда и отправилась, и через полчаса уже высадилась на то самое место, где они ее впервые увидели и где теперь стояли той же толпой. Она изящно вышла из собственной машины — в алом комбинезоне, элегантно облегавшем бедра и тонкую талию, в белоснежной футболке, оттеняющей свежую загорелую кожу рук, щей и груди, позванивая тонкими золотыми браслетами на тонких запястьях, пышные волосы вольно вились по ветру.
Ее отлично накрашенные глаза беспощадно и прощально оглядели всех вместе и каждого в отдельности, не задержавшись ни на ком, ее подведенные по всем правилам губы улыбались морозной улыбкой Снежной королевы — что ей до этого общества отступников и неудачников? Она равнодушно, с безразличным доброжелательством принялась за рукопожатия, объятия и пожелания. В общей суматохе она не разбиралась и не желала разбираться, кто там ее обнимал, целовал, клялся в любви, обещал написать, прислать, вернуться…
Для нее все эти люди больше не существовали. Они даже не могли вновь принять первоначальную виртуальную форму — досье навсегда исчезло в пляшущем огне.
И все же что-то дрогнуло в груди, и едва не полились искренние слезы, когда парни, которых она никогда больше не увидит, на коллективном плохом английском запели в ее честь «Никогда не говори „никогда!“». Кто, черт побери, их этому научил? Но Аманда не могла допустить, чтобы ее красивые, глубокие, манящие глаза обратились в грязные болота потекшей туши. И она сдержала слезы и, так же как неделю назад, весело замахала бывшим подчиненным, которые уже устраивали на палубе свой спальники и рюкзаки.
В эту минуту к Аманде подошел ухмыляющийся старый капитан со свертком под мышкой. Она знала:
