Орбинавты

— Когда привыкаешь, можно обойтись и без этого, — ответил Алонсо. — Но думаю, что для начала лучше действительно вообразить что-то в подобном роде. Так будет легче настроиться на поиск цепочек снов.

Ночью Алонсо не торопился лечь, боялся, что из-за волнения не сможет заснуть. Чтобы утомить себя, он долго сидел над рукописью, вооружившись словарем Небрихи и выбрав в тексте фрагмент, в котором ему до сих пор никак не удавалось разбить сплошной поток букв пробелами и снабдить их недостающими огласовками так, чтобы получилось нечто осмысленное.

На этот раз — в чем помог именно словарь — Алонсо сумел в нескольких местах заметить повторяющееся сочетание, которое он истолковал как «замедленный ум» или «замедленное мышление». Но к чему это относилось, оставалось неясным.

Наконец глаза стали слипаться, и Алонсо лег в постель, стараясь погасить нарастающее возбуждение перед предстоящими опытами.

Ему приснился яркий и длинный сон, который, однако, не был «сказочным», поэтому Алонсо не знал, что все это ему снится. В результате он даже не вспомнил о возможности воздействия на сюжет сновидения. Когда он проснулся, было еще темно. Алонсо чуть было не вскочил, чтобы выпить воды, но вспомнил про вторую память и застыл в том положении, в котором находился, лежа на правом боку, не шевелясь, почти не дыша, чтобы не расплескать неосторожным движением остатков сновидческого настроя.

Он представил себе, что смотрит в зрительную трубку, направляя ее на фрагмент рукописи, над которым корпел в реальности. Сначала воображаемые буквы расплывались и уползали, подобно тонким черным муравьям, и Алонсо стал прикручивать две части трубки, словно фокусируя ее на желанном объекте. Вскоре он забыл про трубку, погрузившись в изучение текста. И довольно быстро увидел то, что прежде ускользало от его внимания. «Ну конечно!» — вскрикнул бы он от радости, если бы у него было хоть малейшее желание издавать звуки. Но такого желания не было — Алонсо опять, как накануне, пребывал в ясном, сконцентрированном и незамутненном состоянии.

Несколько повторяющихся сочетаний букв стали вдруг понятными, благодаря чему Алонсо вскоре удалось полностью расшифровать весь фрагмент. Он сбросил с себя сон, вскочил и быстро открыл рукопись. Убедившись, что вторая память ни в чем не исказила текста, Алонсо поскорее записал его перевод:

«Следует обратить внимание на важность замедления ума. Явь можно уподобить очень неторопливому и вязкому сну. Для воздействия на такой сон необходимо либо ускорить его, либо замедлить собственные мысли. Поскольку наше видение в каждый данный момент уже сформировано, ускорить его чрезвычайно трудно. Орбинавту целесообразно действовать вторым способом, то есть замедлить собственный ум с помощью описанных ниже медитаций. Развивать эту способность желательно в бодрствующем состоянии, ввиду того что скорость перемен в сновидениях слишком высока для подобного упражнения ума».

Так вот оно что! Вот почему мастерства управления снами недостаточно для воздействия на явь. Оказывается, необходимо не только постоянно осознавать сходство реальности и сна, но и владеть загадочным умением «замедлять» мышление. Что именно подразумевалось под этим словом, Алонсо мог пока только гадать. Но он надеялся, что при дальнейшей расшифровке текста придет ясность и по этому поводу.

Итак, проделанный эксперимент оказался удачным и подтвердил предположение Консуэло о том, что вторая память хранит не только сны, но и воспоминания из реальной жизни. Изучение текста через вторую память оказалось более плодотворным, чем в обычном бодрствующем состоянии.

Через несколько дней Алонсо прибыл в Кордову и рассказал о своем открытии деду и матери.

— Несколько лет назад я, кажется, чуть было не обнаружила то же самое, — рассказала Сеферина. — Я тогда заметила, что если после пробуждения еще какое-то время лежать с закрытыми глазами, стараясь не менять положения тела, и вспоминать все подробности только что увиденного сна, то можно вспомнить еще несколько снов на ту же тему. Причем при этом вспоминались и недавние, и давние сновидения — даже такие, которые я видела много лет назад.

— Мне кажется, это и есть вторая память! — воскликнул Алонсо, с уважением глядя на мать.

— Это были просто воспоминания, — возразила Сеферина, — тусклые, наполовину стертые воспоминания. В них не было яркости настоящего переживания.

Когда Алонсо и дед остались наедине, Алонсо задумчиво проговорил:

— Как ты думаешь, если бы ты был орбинавтом, ты мог бы помолодеть?

— Я ведь не знаю, как именно действия орбинавта воздействуют на его тело. — На лице Ибрагима мелькнула улыбка, отчего морщинки вокруг глаз стали еще глубже. — Может быть, никак. В тексте мы ничего на эту тему не читали.

— Какая странная мысль! — поразился Алонсо. — Я вовсе не это имел в виду. Значит, ты допускаешь такую возможность, что изменение реальности орбинавтом как-то сказывается на его теле, независимо от того, что именно и ради чего он меняет? То есть, скажем, ему не понравилось красное вино, и он перешел в такой виток реальности, где он выпил не красное, а белое, а при этом в его теле что-то произошло просто из-за самого перехода? Я-то спрашивал об орбинавте, целью которого является как раз предотвращение старения, а не выбор вина.

— Ты так спокойно говоришь о винах, как будто никогда в жизни не соблюдал мусульманских запретов, — заметил Ибрагим. — А когда-то не верил, что сумеешь приспособиться к католическому обществу.

Алонсо ничего не ответил, спокойно ожидая, когда дед вернется к теме беседы. В последнее время удерживать внимание на обсуждаемом предмете становилось для Ибрагима все более сложной задачей.

Старик, похоже, забыл, о чем они говорили, и молчание стало затягиваться.

Нет, как выяснилось, не забыл.

— Давай поставим вопрос иначе, — предложил вдруг Ибрагим. — Может ли орбинавт предотвратить чье-то старение с помощью переходов в иные витки реальности? Например, может ли любящий внук продлить таким образом жизнь деда на несколько лет?

— Например, так, — согласился Алонсо.

— Увы, дорогой Али, я уверен, что это невозможно.

Алонсо думал так же. Но уверенности у него не было, поэтому ему было интересно узнать доводы Ибрагима.

— Мне кажется, для иллюстрации подойдет твой неблагочестивый пример с вином. Представь себе, что орбинавт находится перед столом, на котором стоят два кувшина — один с красным вином, другой с белым, — а также пустой кубок. Такие моменты в рукописи называются точками ветвления. Орбинавт может выбрать одну из трех возможностей: либо выпить красное, либо выпить белое, либо не выпить ничего. Человек делает свой выбор, наливая себе красное вино. Пьет, морщится и приходит к выводу, что этот виток ему не понравился. И тогда, пуская в ход свой особый дар, он мысленно возвращается к точке ветвления и представляет себе, что выбрал одну из двух оставшихся возможностей — либо выпил белое, либо решил ничего не пить.

— Ты хочешь сказать, что у него нет четвертой возможности? — спросил Алонсо.

— Вот именно, — кивнул Ибрагим, — в точке ветвления у него нет, например, возможности взять со стола кувшин с молоком, потому что на столе такого кувшина нет. Орбинавт может действовать лишь в рамках того выбора, перед которым он находится. Возвращаясь к твоему вопросу, мы можем сказать, что у орбинавта Алонсо нет такой возможности, как нестареющий дед. Либо дед стареет быстрее, либо медленнее. Вот и весь выбор, — заключил Ибрагим будничным голосом.

Алонсо грустно молчал, не сомневаясь в верности рассуждения старого книжника.

— Дорогой Али, — вдруг сказал дед так, будто его осенила новая мысль. — Мне сейчас пришло в голову, что у тебя есть неоспоримые преимущества перед орбинавтом из нашего примера.

— Вот как? — криво улыбнулся в ответ Алонсо. — А мне кажется, никаких преимуществ у обычных