Аджентай прожил в деревне три дня, затем отправился вверх по реке, к фанзам одиноких охотников ман-цзы и шалашам да-цзы.
Когда скрылись вдали на реке лодки маньчжура, крестьяне собрались во двор Цяня.
Избитые, ограбленные, они заговорили все сразу:
— Жаловаться! Жаловаться!
— Кому жаловаться?
— Русским!
От всего перенесенного глаза Цяня были воспалены и слезились. Он курил ганзу, затягиваясь до отказа, опаляя себя горьким, едким дымом.
15
По всем рекам и речкам края, по всем притокам и ключам шла кета.
Известие о том, что едет Аджентай, застигло удэ в самую горячую пору рыбной ловли. Только немногие успели бросить свои шалаши, погрузить на баты имущество и бежать в верховья, в глухие, запутанные протоки.
Ируха и отец его Бянка, вернувшись с полными оморочками давы в свой шалаш на косе, сразу увидели, что пришло несчастье. Чужие лодки стояли у косы, чужие люди бродили возле шалаша.
Аджентай, как только подъехали охотники, сердито закричал:
— Ну! Долго мне вас ждать?!
Прошел в шалаш. Солдаты с палками стали у входа.
Аджентай ни о чем не спрашивал. Он перевернул в шалаше все, обыскал всех и на груди у Люнголи нашел десять соболиных шкурок. Ируха понял: жена хотела спасти достояние семьи, но не успела убежать. Глаза Аджентая сверкнули, ударом кулака он выбросил молодую женщину из шалаша, ее подхватили солдаты, растянули на песке, взмахнули палками…
— Не смотри, не смотри! — приказывал Бянка сыну, но Ируха смотрел, задыхаясь от страха и гнева.
Вечером Аджентай отправился дальше. Люнголи лежала в шалаше. Мать — анинга — обкладывала тело избитой травами, приговаривая, успокаивая:
— Еще не то бывает, еще не то бывает!
Бянка сидел у огня и думал. Чем он теперь будет расплачиваться с Лэем? Вначале ласковый и обходительный, Лэй теперь был суровее Аджентая. Все ему были должны. Добывали соболей, лис, енотовидных собак, белок и никак не могли покрыть долга.
Бянка курил трубку, тяжело вздыхал и смотрел, как выходит дым в отверстие вверху шалаша.
Купец обманывает. Но нет сил доказать обман. И все меньше дает Лэй товаров, и все больше кричит и требует шкурок. И весна уже не в радость, и зимняя охота не в радость.
На соседней косе бьет даву Бимули. В позапрошлом году, когда он рассчитывался с Лэем, Ируха приехал к нему.
Бимули, горячий человек, кричал Лэю:
— Не может быть!.. Я столько шкурок тебе уплатил — и все должен?
На купца, на хозяина кричал!
Но Лэй не рассердился, покачал головой и сказал добродушно:
— Какой сердитый… Все недоволен! А я привез тебе подарок. Ты куришь табак! Табак — это тьфу! Вот этого покури. Люди думают: что такое счастье? Я тебе скажу: ты узнаешь счастье, когда выкуришь эту трубку.
Он достал из мешка две коробочки. В одной лежала лампочка, трубка, толстая игла, во второй порошок, напоминавший толченую сосновую смолу.
— Вот как надо курить…
Лэй набил трубку порошком, прилег на шкуру и стал греть трубку над лампочкой. Потом передал трубку Бимули.
— Счастливые люди не сердятся… попробуешь счастья — сердиться перестанешь!
Бимули попробовал. Зимой на охоте Ируха встретил его и с трудом узнал «счастливого» человека. Лицо его почернело и вздулось, он быстро уставал и, найдя след ходового соболя, не преследовал зверька. С собой он имел порошок, лампочку; дважды в день, наломав сосновых лап, устраивался под деревом и забывал все на свете.
Бимули не брал у Лэя ни муки, ни крупы, ни чего-либо иного, нужного для хозяйства, — только таинственный порошок счастья — опий. Он больше не сердился на Лэя, он стоял перед ним на коленях и молил дать покурить. Когда в оплату за опий у него не хватило шкурок, он заплатил женой.
Хорошая у него была жена, сестра Люнголи, такая же ловкая, быстрая, веселая. Лэй перепродал ее на другую реку.
В шалашах рассуждали: должно быть, очень большое счастье опий, если Бимули теперь ничего не надо, кроме опия. И многие из любопытства и зависти просили у Лэя хоть немного этого счастья. Однако Лэй давал не всем, а только тем, кто сердился и спрашивал: «Как это так: все таскаю шкурки, все таскаю — и все тебе должен?!»
Ируха не кричал и не спорил — ведь он был родственником Лэя, его сестра уже родила Лэю двух сыновей. Как-никак один побольше, другой поменьше…
Он молча выслушивал все возрастающий счет долга и, только уходя, спрашивал:
— Сколько надо шкурок, чтобы рассчитаться с тобой?
— Иди, иди, охоться, на будущий год рассчитаешься!
.. Через месяц после посещения Аджентая Лэй рано утром высадился на косе.
Встретили его молчаливо. Люнголи, делавшая возле шалаша чумашки, скрылась в чаще.
Когда Лэй вынул банчок спирта, у Бянки не хватило духу сказать: «У нас нет ни одной шкурки!»
Выпил и попросил еще. И анинга — мать — выпила. Ируха тоже не отказался.
А потом началось нехорошее.
— Зачем вы ему отдали? — сердился Лэй. — Я ваш хозяин.
— У него солдаты.
Бянка вскочил и рассказывал, как солдаты били Люнголи. На Лэя рассказ не произвел никакого впечатления.
— Я вам не дам ни крупы, ни пороху. Столько лет давал, а вы оставили меня в дураках! Аджентаю поклонились!
— Как это ты не дашь ни пороху, ни пуль? — изумился Ируха. — Мы пропадем с голоду!
— Пропадайте! Вы мне должны пятьсот шкурок.
— Мы должны, а ты ничего не должен? Ты еще за сестру не уплатил.
— За долг пошла!
Лэй сидел перед костром. Сказал несколько слов Ло Юню, тот сделал шаг, схватил в углу два копья и протянул Лэю.
— Копья беру, — сказал Лэй. — Мои копья, я продавал, а шкурок за них не получил. И котел беру.
Толкнул ногой котел. Котел перевернулся, джакта пролилась, джактй с кетовой икрой и последними крупицами прошлогодней чумизы!
— Еще спорит со мной! Сестру вспомнил! Никуда не уезжайте, послезавтра приеду судить вас!
Купцы пошли к батам, унося копья и котел.
.. Послезавтра Лэй приедет судить!.. Бежать? Нельзя! В его руках крупа, мука, патроны — жизнь. Не приедет он, только пугает. За что ему судить своих родственников?
Но Лэй приехал.
К косе пристали баты. Сошли на берег Лэй, Ло Юнь, много китайцев и сородичи удэ! Вот Бимули… Лэй несет высокую плоскую палку, испещренную черными иероглифами. Приезжие расположились у
