охотников, одни из которых угощались яствами Лэя, другие внимательно следили за всем, что происходило с пантами Леонтия Коржа:
— Эй, купеза, набавляй цену, чего твоя… сто рубли! Тысячу сто давай!
Даже те, кто угощался, перестали угощаться, услышав эти слова.
— Твоя, Ван, играй, играй, — деланно засмеялся Лэй, — новый купеза пришела, шибко богатый купеза!
Он не знал, как отнестись к словам Вана. Наверно, много выпил спирту, и теперь в голове шумит.
— Тысячу сто давай! — так твердо повторил Седанка, что Лэй перестал улыбаться.
Охотники поднялись с циновок.
— Если не дашь, сами сварим панты, отвезем во Владивосток и там возьмем тысячу двести пятьдесят!
Теперь Лэй мог опять засмеяться:
— «Сами сварим»! Кто сварит? Может быть, ты? Суп ты сваришь, а не панты!
Седанка, не отвечая, взял из рук Леонтия панты.
Толпа повалила за ним.
— Вари, вари, моя мало-мало помогай, — кричал Лэй, отлично знавший всех пантоваров тайги.
Седанка подошел к котлу, подбросил в костер хворосту. Из котла повалил густой пар. И вот в этом пару, в вечернем сизом воздухе, Седанка стал священнодействовать над пантами.
Лэй сразу понял, что перед ним опытнейший пантовар. Все движения его были рассчитанны и точны. Разговоры смолкли, Ло Юнь стоял вытаращив глаза. Седанка не довел воду до кипения, расстегнул сумку, вынул таблетку кирпичного чая, разбил ее на колене и бросил в котел для вязкости. Осмотрел деревянные вилки Ло Юня и кинул их с презрением. Тут же выстрогал для себя новые, с маленькой выемкой, удобной для подхватыванья.
— Моя прибавляй! — сиплым голосом сказал Лэй.
Седанка привязал рога к вилкам и погрузил их в воду на одну секунду.
Передержать панты в кипящей воде даже на одну сотую секунды — значит погубить их: они не законсервируются, а сварятся; но столь же губительно и недодержать.
Движения Седанки становились все методичнее. Он опускал и вынимал рога, сдувал с них пар и осматривал прищуренным глазом: нет ли трещин.
Трещин не было. Он продолжал варить панты с тем же искусством.
Лэй не выдержал, чмокнул, ударил себя по ляжкам.
— Давай, моя покупай, — схватил он Леонтия за плечо, — моя здеси хозяин!
— Ты что, шутки со мной вздумал шутить? Я добыл, я охотился, а ты — сто рублей?
— Моя мало-мало играй! — Лэй оглядывал охотников, подносивших к котлу свои панты.
— Сваришь мне? — спросил Зимников.
— Давай.
— Седанка варит панты! — разнеслось по деревне. — Шибко большой купеза, всё сам покупает, Лэя долой..
Обитатели деревни бежали к мельнице.
Лэй, потный от волнения и злобы, говорил Ло Юню:
— Пантовар! Никто не знал, что он пантовар! Вот какой обман! На кого он работает? Попов, что ли, подослал? Бить его надо. Подойдем, ты с одной стороны, я с другой…
Но они не осмелились ничего предпринять: охотники следили за каждым их движением.
— Уходи, уходи, не мешай, — предупредил Зимников, когда Лэй слишком близко подошел к пантовару. — Тебе говорят… Ну, отойди!
В течение четверти часа слышалось только гудение огня под котлом да бульканье воды. Лэй в стороне бешеным шепотом совещался с Ло Юнем. Они теряли огромные деньги! Для кого Ван варит панты? Лэй не мог себе представить, чтобы человек, владея таким искусством, не пользовался им для наживы.
— Надо дать тысячу триста рублей, — сказал Ло Юнь, — и даже тысячу триста пятьдесят, иначе будет беда.
Лэй широким шагом направился к котлу, растолкал охотников и крикнул:
— Ван, маманди! Моя мало-мало дурака, моя маломало играй, Хай Шэнь-вэй ходи не нада, моя покупай, моя цену давай.
— Кто будет теперь тебе продавать?! — спросил Леонтий. — Иди пей спирт и кушай крылья гуся.
Седанка всю ночь варил панты. На циновках у Лэя было пусто. Лэй лежал, подложив под голову котомку, и смотрел в небо.
На рассвете охотники уехали во Владивосток.
Леонтий и Седанка не спешили во Владивосток, — панты были сварены. Неплохо добыть еще по парочке. Они свернули на тропу к морю.
13
Леонтий сидит на скале высоко над морем. Море слабо поблескивает в темноте, звезд над ним безмерное количество. Опять ясная погода. В ясную ночь олень любит спуститься к морю посолоновать.
Шумит прибой. Леонтий дежурит вторую ночь. По тропе мимо скалы не прошел ни один олень.
Когда багровая полоса рассвета, захватив небо, опрокинулась в море, Леонтий с удивлением разглядел под собой множество шампунок. Одни держались у берега, другие подальше. Они подошли за ночь. Что их привело сюда? Нерпы, кашалоты? Но шампунки малопригодны для охоты на этих зверей.
Леонтий съел сухарь и остался наблюдать.
Около полудня, когда Леонтий уже решил вернуться в табор, ухо его уловило неопределенные звуки. Странные, ни на что не похожие — какое-то бренчание, стук, шум. Возникнув едва ощутимо, они распространялись все шире, звучали все громче. Через час тревожным стоном стенала тайга, Сухой, невыносимый гул, отраженный горами, как бы расстилался над морем и уходил в небо.
Еще через час Леонтий увидел трех оленей, которые стремительно пронеслись по распадку и сорвались на берег.
Леонтий понял: двигалась облава. Облавщики трубили в трубы, трещали в трещотки, гремели в барабаны, жестяные тазы, в сухие кленовые доски. Олени неслись сломя голову к морю.
На узкой полосе берегового песка собрался целый табун. Сзади нарастал шум, доводивший оленей до безумия, справа высадились охотники, звучали выстрелы, пахло кровью.
Могучий пантач бросился в море. За ним остальные. Далеко впереди туманное пятно острова Аскольда… Туда, туда!
Шампунки ставили паруса, юлили изо всех сил, настигали беглецов, копья вонзались в шеи…
Грохочет вся тайга, уже не только олени — более тихоходное население тайги несется мимо Леонтия и скатывается на берег.
В продолжение многих часов охотники гонялись по берегу и по морю за пантачами и уничтожали их.
Манзы-облавщики выходили на прибрежные скалы. Изодранные, усталые, они спешили к карнизам скал, к косогорам, чтобы увидеть море и плоды своего труда.
— О, многа, многа! Хао!
Те из них, кто замечал Леонтия, кричали:
— Шибко хо! Многа, многа! — и сползали, сбегали, прыгали с камня на камень к морю, вооруженные копьями, чтобы принять участие в расправе.
Леонтию и в голову не пришло спуститься к морю и взять свою долю в общей добыче.
Это не была охота, это было уничтожение. Так можно опустошить всю тайгу.
