него запаха человека, потому что в дожде пропали все запахи.
Стрелять под ухо нельзя — расколешь череп, и панты потеряют в цене. Стрелять в шею — прыгнет, покатится с кручи, сломает панты. Надо стрелять в печень.
Леонтий делает три шага в сторону, выцеливает печень, спускает курок.
Олень вздрогнул, переступил с ноги на ногу и стал ложиться.
Леонтий подбежал к нему, одной рукой схватил за рога, не позволяя им прикоснуться к земле, второй, вооруженной ножом, отнял голову от туловища.
Отличное было животное, отличные панты!
В другом конце прилавка, под сопкой, тоже прозвучал выстрел. И Седанка с добычей!
Дело сделано. Дождь моросит, сумеречен воздух; на юге — вместо моря — сизо-свинцовая пелена.
Хлебников слышал выстрелы, костер у него пылал, похлебка кипела.
Леонтий и Седанка обрубили принесенные черепа чуть повыше глаз, обтянули кожу, сшили ее накрепко, привязали панты к доскам и повесили в дыму костра.
Утром, надев лямки досок через плечи, сели на коней. Хлебников остался в таборе.
12
В Цимухэ, небольшой деревушке, было шумно. Из открытых дверей фанз несся запах пищи и водки.
Пришли охотники из Шкотова, с лоринцовской телеграфной станции на Лефу, телеграфисты Баранова и Раковского. Пришли ближние тазы.
У кого было по паре пантов, у кого по две.
Лэй со своим компаньоном Ло Юнем расположился на площадке у мельницы. Кипели котлы, варилась еда, на циновке лежали банчки с ханшином и спиртом. На глазах у всех лежали, чтобы все видели богатство и силу Лэя.
Но пока торговля шла не блестяще: Лэй давал за панты небывало низкую цену.
— Почему такая низкая цена?
— Моя почем знай?
— Нет, ты послушай, Лэй: оленей не становится больше, а больных, которых надо лечить пантами, наверное, не делается меньше, почему же упала цена?
Охотники шумели, Лэй их успокаивал и усиленно угощал спиртом и ханшином. И те, кто изрядно выпил, соображали, что за угощение они уже задолжали купцу, чем же расплачиваться? И они расплачивались пантами, тем более что и продавать-то их больше некому. До Владивостока не довезешь — закиснут!
— Нет, я своих не продам, — говорил Зимников. — Псу дам, пусть жрет! Не хочешь давать цены — пусть пропадом пропадают.
— Ты шибко мало пил спирт, — угощал его Лэй. — Охотиса, охотиса, надо мало-мало отдыхай… Мадама надо.
— Иди ты к черту со своей мадамой, — сердился Зимников. — Ничего понять нельзя, дают цену, какую хотят… А у тебя, Леонтий Юстинович, здоровенные панты… какого быка положил! Тут тысячей пахнет. Сколько он тебе дает?
— Еще не знаю.
Лэй громко кричал:
— Моя ничего не жалей для знакомых: кушай, пей, хочу продавай, хочу не продавай… панты мало- мало подожди и шибко хорошо киснут еси. Тогда его собака могу кушай.
Увидел Коржа, привстал, перешагнул через угощавшихся.
— Здравствуй, здравствуй, хоросо твоя ходи сюда!
Корж несколько раз встречался с Лэем во Владивостоке в лавке у Су Пу-тина. Лэй казался Леонтию веселым купцом, радующимся всякой, даже небольшой прибыли…
— Ханшина я не любитель, Лэй… Вот спирта глоток сделаю…
— Гусятина свежая еси. Будешь кушать? Печенка гуся еси. Крылья гуся кушай…
Леонтий выпил разведенного спирта, снял с плеч панты и положил их перед Лэем.
Панты были великолепны. Могучие, но не перезрелые, в самой поре.
Лэй взглянул на панты и заговорил с Ло Юнем. Они осматривали панты, осторожно прикасались к ним пальцами, поворачивали доску.
Леонтий, прищурившись, смотрел на все эти таинственные действия. Зимников крикнул:
— Чего твоя, Лэй? Эх, какие панты, я таких еще не видел.
— Моя покупай нету, — сказал Лэй.
— Почему? — удивился Леонтий.
Опять Лэй и Ло Юнь говорили по-китайски, обсуждая им одним ведомые пороки и недостатки пантов.
— Твоя, Леонтий, не понимай, это шибко худой панты еси.
Зимников присел перед пантами, тоже нюхал и щупал их. Свежие, хорошие панты.
— Хочет сбить цену, Леонтий! Эх, кабы можно было в другом месте продать, во Владивосток свезти, а чтобы не закисли, здесь сварить… Да некому сварить, Ло Юнь свои варит, а если тебе и сварит, то так, что не обрадуешься.
— Кушай, еще кушай… — угощал Лэй. — Шибко большая машинка еси. Смотрю — панты хороши. Моя думай: деньги Леонтию давай, богата будет Леонтий, много гуляй будет. Потома моя смотри: панты не годиса, машинка еси, твоя не понимай. Другой раза такого не стреляй, большой убытка еси…
Он снова осматривал панты, водил пальцем по их нежному ворсу, нюхал и чмокал толстыми губами.
— Сто рубли могу давай, больше не могу.
— Побойся ты бога, — сказал Леонтий, — ведь они тысячу стоят.
— Сто рубли, больше не могу.
Ло Юнь, равнодушно посвистывая, пошел к мельнице, к двум большим жерновам, из которых верхний приводила в движение лошадь, шагавшая с завязанными глазами по кругу. Сейчас мельница бездействовала, около жерновов Ло Юнь варил панты: горел под котлом костер; дымились жаровни, поблескивая синим огнем, в чаду дыма консервировались панты, ожидая очереди попасть в котел.
— Сто рубли — хорошая цена, — сказал он, приподнимая у котла крышку и смотря на воду.
Седанка, заходивший в фанзу к знакомому, подсел к костру. Леонтий кивнул ему на панты, которые с недоумевающим видом разглядывал Зимников.
— Может быть, в самом деле они, Леонтий, того, с брачком? — говорил Зимников. — Мы, брат, мало в них понимаем, нам бы только убить да вырубить, а манзы из них снадобье варят.
— Почему ты не покупаешь панты? — спросил по-китайски Седанка.
Лэй внимательно оглядел его.
— Если я не беру, — значит, так надо, — сказал он внушительно.
— Я думаю, так делать не надо, — сказал Седанка, не обращая внимания на внушительный тон Лэя. — Охотник добыл панты и имеет право получить за них настоящую цену.
— Не люблю поучений!
— Ты думаешь охотник в первый раз добыл панты, покупателей, кроме тебя, нет, так ты хочешь у него даром взять панты?
Торговец и Седанка сидели друг против друга. Лэя, хозяина большой реки, так возмутили слова зверовщика, что он ничего не мог придумать в ответ. Выпученными глазами он смотрел на палец своей руки, приминавший в трубке табак, и пыхтел.
— Уходи отсюда, — сказал он наконец. — Кто ты такой, что вздумал меня учить?
Седанка набил табаком ганзу, прикурил ее от уголька и сказал громко, по-русски, оглядывая
