его стороне стены дворцов с многочисленными наглухо закрытыми воротами.
— Вы были в Америке?
— Я был не только в Америке, но и в России.
— В России?! — воскликнула женщина. — Ах, в России… — Она хотела еще что-то сказать, но смолкла.
— Вы живете в большом доме или в маленьком? — спросил Юдзо.
— В маленьком.
— Нравится вам улица, на которой вы живете?
— Она очень тихая. Приятно жить на тихой улице.
— Ваш отец, по-видимому, образованный человек.
— О да.
— Чем он занимается?
Женщина помолчала, потом сказала:
— Его нет в Японии.
Остановились на перекрестке. Узенькая улица шла в гору. В иных домах настежь были раздвинуты сёдзи, и видно было, как суетились хозяйки, готовя еду. Дети прыгали из комнат прямо на улицу. Водоносы выкрикивали свой товар.
Пора было расставаться. Незнакомка поклонилась своему спутнику, Юдзо сказал:
— Покажите мне ваш дом. Послезавтра я уезжаю на войну.
Должно быть, она заражалась его чувствами, потому что глаза ее засияли ярче, и она указала на домик со сливами и старой сосной в палисаднике.
Юдзо медленно пошел прочь. Ему хотелось одиночества, чтобы в полную меру насладиться счастьем.
Это было удивительное счастье. Оно ничего не хотело знать и ничего не боялось. Единственным его источником было существование женщины. Что было вчера, что будет завтра — неважно. Единственно важным было то, что эта женщина существует. Может быть, она сосватана? Сейчас это все равно. Единственно важно то, что она существует.
День он провел дома, раздвинув сёдзи, лежа на матрасике. Перед комнатой был сад, куда устроители заботливо собрали красоту: прозрачный ручей, мшистые камни, озерцо; на островке сверкал крошечный храмик, вечером в нем зажигались фонари и светились окна; белые лилии росли в озерце, оранжевые саранки — вдоль дорожек; две сосны и вишня образовывали у стены рощу. За стеной, как муравейник, жил город.
Юдзо пролежал остаток дня, а вечером отправился к заветному дому.
Девушку звали Ханако-сан. Она рассказала о себе все. Отец ее не был японцем. Русский, часто приезжавший в Японию и имевший здесь дела, — вот кто был ее отец. В первые годы он часто навещал мать. Ханако отлично помнит его. В последний раз она видела его, когда ей было восемь лет. С тех пор он не появлялся у матери.
Старший в семье — брат матери. По его взглядам, мать опозорила семью и Японию. Он всегда поэтому чувствовал неприязнь к Ханако, а теперь, во время войны, не выносит ее. Дядя небогат, но хочет разбогатеть. Сестер и братьев у Ханако нет.
В тот же вечер Юдзо сказал ей о своих чувствах и желаниях.
Завтра он уезжает на войну. После войны вернется. Он человек с новыми взглядами, социалист. В России он познакомился с несколькими выдающимися революционерами. Много мыслей, много надежд, но, к сожалению, все это после войны. Религия учит: есть другие миры и страны блаженств. Любовь такая, как у него, это и есть страна блаженств. Пусть Ханако-сан верит: он вернется с войны…
Юдзо шел домой. Захотелось пройти через парк Хибия, по тем местам, где он впервые увидел Ханако.
Город утихал, утихали ночные базары, гасли огни, все реже мелькали фонарики пешеходов и велосипедистов, реже и отчетливее стучали гета по каменной мостовой.
На фоне звездного неба Хибия издалека вырисовывался своими огромными, точно облачными силуэтами древесных крон.
Да, ночью в парке совсем не то, что днем, иначе выглядят дорожки и аллеи под ветвями платанов, криптомерий и кленов. Нет дневного шума, блеска, веселья, но парк живет; по аллеям и лужайкам, на скамейках и в беседках тени: парочки за парочкой. Да, и сегодня, как вчера, как год назад, как сто лет назад, вечером в парк стекаются влюбленные… Кто эти мужчины — в европейских пиджаках, в рабочих куртках с иероглифом фирмы на спине, в кимоно? Студенты, приказчики, клерки, рабочие, журналисты? А женщины, их подруги, — продавщицы магазинов, швейки, школьницы, гейши? Да, да, вероятно и те, и другие, и третьи. Одни влюбленные скромно идут друг за другом, другие — под руку, а рядом — уже объятия и поцелуи.
Он, может быть, нарочно пошел через парк ночью еще и потому, что хотел погрузиться в эту атмосферу молодой, ничего не боящейся любви.
Вышел на полянку, где днем выступали социалисты и где, казалось, еще сохранились ее следы… Вот здесь, между этими кустами шиповника, она упала…
И вдруг свист, резкий свист. Юдзо поднял голову.
Через поляну бежали мужчины и женщины, стучали гета и каблуки, развевались кимоно и полы курток… До отъезда за границу Юдзо частенько бывал в парке по вечерам, тут никогда не свистели… Что означают эти полицейские свистки? Облава? Но на кого? Обнаружены преступники? Тогда почему бегут все?
Схватил за руку пробегавшего мужчину, остановил. Тот дико уставился на него.
— Чего вы боитесь? Что здесь такое?
Мужчина оглянулся, передохнул, перевязал пояс на кимоно.
— Вы, должно быть, нездешний? Теперь соблюдают закон: поцелуи и объятия в публичном месте безнравственны! Налет полиции… понимаете?
И пошел через поляну.
У выхода из парка Юдзо увидел полицейских. Они освещали фонариком студента и девушку. Студент доказывал, что он не обнимал и не целовал и даже вовсе незнаком с этой девушкой — она проходила себе по аллейке, и он проходил себе..
Он говорил возмущенно и торопливо. Юдзо не столько слушал его, сколько смотрел на женщину, Она была молода и красива. Работница? Да, вернее всего работница…
Полицейский выслушал студента и вдруг ударил его кулаком в лицо; студент вскрикнул и пошатнулся. Девушка бросилась перед полицейским на колени, она обнимала его сапоги и умоляла о пощаде. Если их отведут в участок, если завтра их имена попадут в газету, она погибнет, потому что хозяева выгонят ее.
Полицейский, слегка наклонясь, слушал ее так же внимательно, как перед этим студента, потом схватил ее за волосы, приподнял и поставил перед собой. Второй полицейский ударил жертву кулаком между лопаток… Девушка упала, но полицейский снова поднял ее за волосы.
Полицейские окружили задержанных и повели в участок.
Юдзо остался перед воротами. Он был потрясен и оскорблен.
Идет война, завтра этот студент будет отправлен в Маньчжурию, сегодня он хотел провести ночь со своей возлюбленной. Конечно, ничего нового в налете полиции не было. Старый фарисейский обычай, который жену называет оку-сан, то есть «хозяйкой задних комнат», а любовь считает непристойной для основания семьи. Только расчет, только сделка!
Но раньше полиция не была так разнуздана. Реакционеры свирепствуют. Везде они видят политических противников, подрывающих устои, — даже в поцелуях влюбленных.
Точно отравленный, шел Юдзо домой.
.. И вот он теперь на войне. Льет дождь. Потоки воды несутся и шумят. За стеной во дворе переговариваются солдаты. Вошел мокрый лейтенант Маэяма. Хороший человек Маэяма Кендзо, но старозаветный, влюбленный в бусидо и рыцарство. Всему свое время, дорогой Кендзо, всему свое время. Старый японский мир умер.
