что все богатеи и значительные чиновники города спали на кроватях Ивана Ли.
Его благополучие не зависело от урожая, он всегда мог внести аренду. И, однако, он не внес. Правда, незадолго до этого он женил старшего сына Акима. Свадьба, конечно, требует больших расходов, но можно было бы прийти к помещику и попросить отсрочки. Старик же не пришел. Мало того, Цзену стало известно, что он по этому поводу выразился так:
— Я теперь православный христианин и должен почитать Христа, а не помещика господина Цзена- старшего.
Цзен-старший, почувствовав острую горечь обиды от измены старика, отправился к нему в фанзу. Он хотел говорить с ним как помещик на своей земле.
Проехав площадь, увидел земляные стены вокруг дома, у ворот огромную лужу, оставшуюся от ливня на прошлой неделе, и жену старика на пороге.
— Что это такое? — спросил он женщину. — Вы все приняли эту мерзкую веру и теперь грубите и не исполняете законов?
— Всё исполняем, всё исполняем, добродетельный господин, — забормотала старуха, хитро, как показалось Цзену, посматривая на него. — Иван Ли все знает. Зайдите к нему, когда будете в городе. Он болен.
— Ты говоришь невозможное! — воскликнул Цзен. — Стану я заходить к такому негоднику!
Но возмущение его было настолько сильно, что он на следующий же день вернулся в город.
Больной, но по виду совершенно здоровый Иван Ли работал в своей мастерской. Он поклонился до земли Цзену-старшему. Однако в движениях его не было того ужаса и восторга, которые должны быть у крестьянина, когда его посещает помещик.
— Ну что же, — спросил Цзен, становясь против него, — когда ты исполнишь свой долг?
— Ничего нет, — проговорил старик.
Потом добавил негромко:
— Надо немного подождать. Я отдал деньги попу Николаю на постройку церкви.
— Ах, так, — процедил сквозь зубы Цзен, — на постройку церкви! Отдал деньги, принадлежащие мне, какому-то попу для какого-то недостойного бога!
— Господин, — обиделся Иван, — богу же надо где-нибудь жить.
— Ты обезумел, — дрожащим голосом проговорил Цзен, — какое мне дело до русского бога!
— Кроме того, — тихо продолжал Иван Ли, — я плачу вам так много, что часто думаю: за что же я плачу? Неужели господин присчитывает и мой заработок столяра?!
— «Неужели, неужели»! Ведь ты родился и вырос на моей земле, ты питался плодами моей земли, моей земле обязан ты тем, что стал столяром. Разве не справедливо, чтобы ты оплатил это?
— Все очень справедливо, — грубо отрезал старик.
— Я прекращаю с тобой все! — крикнул Цзен, Он трижды повторил последнюю фразу и бросился в колясочку.
Долго возил рикша Цзена-старшего по улицам Мукдена. Несколько раз оборачивался и спрашивал: «Дальше куда?» Но Цзен только махал рукой. Наконец он приказал везти себя к дзянь-дзюню.
Это был тихий день, когда не было заседаний, поэтому всего несколько синих суконных паланкинов стояло вдоль стены да несколько лошадей у длинной коновязи. Старый солдат с красной обшивкой по бортам кофты и красными иероглифами на груди и спине разговаривал с конюхами.
Рикша остановил колясочку около паланкинов, и господин Цзен-старший прошел широкими воротами во второй двор, где помещался зал суда. Чиновник дзянь-дзюня выглянул из канцелярии и, узнав Цзена, поспешил доложить о нем губернатору.
Губернатор принял его без всякой пышности в своей домашней столовой. Поэт и губернатор сидели в креслах и говорили о том, что происходит в стране.
Неужели русские останутся навсегда?
— Мне все равно, — сказал Цзен, — вы знаете, я живу поэзией и убеждением, что ничто не поколеблет наши истины. Русские, если они станут господами в Маньчжурии, покорятся нашей морали и нашей жизни.
— А вот ваш презренный старик Ли не покоряется.
— Такие случаи возможны, но с помощью вашей мудрости мы восстановим истину.
Дзянь-дзюнь задумался над словами поэта, а потом, нагнувшись к нему, сказал: командир русского полка в Мукдене просил передать ему, губернатору, что русские не любят смертных казней.
Поэт и губернатор долго смотрели друг на друга. Со двора доносился неприятный запах гнили, в комнате горел один фонарь, слабо разгонявший вечерние сумерки. Кресло, в котором сидел губернатор, было не ново, правый подлокотник его был сломан. У стены стояло еще несколько таких же старых кресел, штукатурка стен местами отвалилась, Видно было, что почтенный дзянь-дзюнь по-домашнему относился к своей власти и что государство, которое он представлял, мало заботилось о престиже своих чиновников. Впрочем, губернатор и его гость давно привыкли к этому запустению, и оно не казалось им несовместимым с достоинством.
— Я попробую, — проговорил наконец дзянь-дзюнь. — Этот старикашка стоит того, чтоб ему…
Дзянь-дзюнь не кончил и засмеялся.
После этого губернатор с гостем прошлись по двору, губернатор вздыхал и говорил, что сейчас самое неприятное то, что неизвестно, кому служить: Пекину или Петербургу. Они прошли мимо кумирни. На коричневых глиняных драконах облупилась глазурь, что придавало им жалкий вид. Двор у кумирни давно не мели. Вороньи перья, вощеная бумага от окон и яичная скорлупа валялись у самых ступенек.
На обратном пути Цзен, чтобы усилить свое удовольствие оттого, что судьба строптивого старика решена, приказал рикше везти себя мимо его домика.
У дома Ли он увидел двух верховых коней. Казак стоял в воротах, а во дворе со стариком разговаривал русский офицер. Лицо Ивана Ли расплылось в счастливой улыбке, он что-то отвечал по- русски.
«В последний раз ты веселишься и сквернословишь», — с удовольствием подумал Цзен-старший, представляя себе, как палач рубит старику голову.
Брошенного в тюрьму Ивана Ли обвинили в том, что кровать, сделанная им губернатору, была хуже той, которую он сделал для одного незначительного чиновника. На Ли наложили пени в пользу оскорбленного дзянь-дзюня, а так как пени, находясь в тюрьме, он уплатить не мог, его приговорили к смертной казни. Однако напрасно Цзен-старший ждал известия о восстановлении справедливости.
Через пять дней Иван Ли пришел во двор к своему помещику. Это не был призрак, это был живой человек. Он пришел и принес часть арендной платы.
Молча принял от него деньги Цзен-старший, молча выслушал его объяснения и долго не сходил с места, когда старик ушел.
Что случилось?
Он скоро узнал тайну того, что случилось. В судьбу китайца вмешался русский офицер, и китаец остался жив.
Цзен-старший, усиленно читая мудрецов и поэтов, старался позабыть полученный удар. Тем более что Иван Ли скоро умер.
… Чжан Синь-фу сидел на корточках и разглядывал большую черную свинью, которая рыла землю в воротах, и Цзена-младшего в кресле. Торопливо подошел Цзен-старший. Брат протянул ему японское объявление.
— Из-за этого негодника, — сказал он, — нам могут быть большие неприятности. Ведь Яков Ли — твой арендатор.
На следующий день вечером два путешественника прибыли в дом почтенного купца господина Цзена-младшего.
Гости и хозяин долго кланялись друг другу, причем все казались радостно взволнованными.
Один из путешественников был японский коммерсант Ивасаки Токуро, второй — Маэяма Кендзо.
