— Но ведь у вас два дивана свободны! Нам непременно нужно уехать. Мы сестры милосердия!
— Вот именно. Сестры милосердия — шум, кавалеры. Нет, нет, и не просите.
— Что вы говорите, сударь! Какой шум, какие кавалеры?
Но старичок уже захлопнул дверь.
— Хорошо, что отец не слышал нашего разговора, — сказала Нина. — Показал бы он ему шум и кавалеров!
— Что ж поделать, — смирилась Катя, — поедем в коридоре. Надо привыкать к военной обстановке.
— Мы устроимся в коридоре, — сообщила Нина родителям. — Ничего, мамочка, нас двое, не пропадем.
— Вы, Екатерина Михайловна, старше, — говорила Нефедова, — так уж и будьте за старшую… Ведь Нина — совершенное дитя.
— Сонечка, не обижай дочку! — подполковник взял жену под руку; он явно бодрился и не хотел показывать своей тревоги.
Нина попрощалась с отцом и матерью у входа в вагон. Обняла мать и вдруг расплакалась. Что поделать, она не могла остаться!
Она стояла в коридоре рядом со своими чемоданами, а мимо проплывали немощеные владивостокские улицы. Вот извозчик остановился у шлагбаума, вот китайцы с овощами… Прощай, Владивосток, начинается новая жизнь.
Голубоглазая сестра приняла в своих подругах участие. У двери купе, занятого старичком, она громко возмущалась его эгоизмом:
— Нельзя думать только о себе… А еще пожилой человек, как не стыдно!
Однако сама голубоглазая Зоя Вишневская не была еще сестрой милосердия; прикрывшись красным крестом, она пробиралась в армию к мужу. «На месте выучусь всему, что надо, — говорила она. — Я понятливая».
Нина и Катя поместились на своих чемоданах. Два офицера, подобно им, ехали без мест. Вишневская советовала высадить супругов на ближайшей станции.
В обед дверь купе осталась открытой, старичок отсутствовал; офицеры вошли и демонстративно сели на свободный диван. Они думали укрепиться в купе, а затем передать места сестрицам.
Усевшись, они увидели больную — приятную молодую женщину. Завязался разговор. Через четверть часа вернулся старичок, который тоже принял участие в разговоре, а потом закрыл дверь. Офицеры остались в купе.
Вечером они не вышли.
Нина и Катя продолжали ехать в коридоре.
В тот же день им стало ясно, что жена старичка здорова, а сам он не почтенный чиновник, а картежных дел мастер и едет во фронтовые тылы обыгрывать офицеров.
Нина страшно возмутилась и говорила сестрам, что вот теперь понятно, зачем ему потребовалось отдельное купе: чтобы устроить в поезде притон!
Под вечер из купе старичка вышел поручик с красным растерянным лицом, по-видимому спустивший все. Взглянул на девушек, неловко усмехнулся в ответ на осуждающие взгляды и стал смотреть в окно.
Раньше Нина видела его мельком, сейчас она присмотрелась. Худое, длинноносое, белобрысое лицо его никак нельзя было назвать красивым, но плечи его были широки, а точные, экономные движения говорили о любви к гимнастике.
Несколько минут он неподвижно смотрел в окно. Потом достал папиросу и опять усмехнулся, неожиданно тепло и виновато.
— Не правда ли, — сказал он Нине, — страсть игрока — страсть высокого порядка. Представьте себе, вас охватывает азарт!
— Какая чудодейственная сила! Представляешь себе, Катя?
— Не смейтесь над азартом. Азарт есть азарт, как воздух есть воздух. Азарт так же необходим мужчине, как воздух живому существу. Наверное, природа могла бы устроить, чтобы живые существа не дышали, а мужчины не играли в карты, но тем не менее живые дышат, а мужчины играют.
— Какая глубокая философия! — с негодованием сказала Нина.
Поручик засмеялся. Засмеялся и не мог отвести глаз от собеседницы. Негодование еще увеличило ее прелесть. Ветер вздувал короткие, до локтя рукава ее белой блузки, трепал воротничок, открывая нежной белизны плечо. Русые косы строго лежали на голове. Лицо и шея ее загорели: девушка не заботилась о своей красоте.
Подруга ее, которую она звала Катей, тоже была хороша; по правде говоря, все молодые девушки хороши, но Нина… Нина особенная…
Поручик глубоко вздохнул, приставил каблук к каблуку и назвался Алексеем Львовичем Ивневым, направляющимся в штаб Куропаткина.
К утру Нина и поручик подружились.
Отец его был старым ротным товарищем Куропаткина, воевал с ним в Средней Азии, на Балканах и опять в Средней Азии. Старик Ивнев был убежден в большом полководческом таланте друга и свое убеждение передал сыну.
— Куропаткин — исключительный человек, — говорил поручик таинственно и радостно, как говорят об очень дорогих сердцу вещах. — Какое счастье, что в годину испытания у России есть Куропаткин! Вы знаете, какую работу он задал управлениям военного министерства в бытность свою министром? Честное слово, он дня покоя не давал им. То справку, то сведение, то дополнение к справке! Он очень тяготился постом военного министра и все просил государя назначить ему какое-нибудь тихое, незаметное место, чтобы иметь возможность основательно разработать план войны на Западе, которая ждет Россию через пять лет.
Ивнев сидел на кончике длинного чемодана, и лицо его, согретое сдерживаемой радостью, стало мягким и добрым. Нина подумала: «А он хороший!»
— Вы знаете, Нина Григорьевна, — говорил Ивнев, — в России очень тревожились, кто будет командующим. Все понимали, что старик Линевич не глава армии. Куропаткин представил государю список тех, кого, по его мнению, можно назначить на это высокое и страшное место, и, знаете, только в конце списка маленькими буквочками приписал себя. И все же государь рассмотрел это имя, написанное маленькими буквочками… Вы знаете, у Куропаткина много врагов. Они любят утверждать, что Куропаткин был не начальником штаба у Скобелева, а писарем у него! Что он только выполнял то, что Скобелев приказывал. Но на больших курских маневрах эти бесстыдники прикусили язычок. Куропаткин командовал тогда южной армией, командовал блистательно, победно. Все невольно восхищались его планом и энергией, с которой он проводил свой план. Отличный полководец! Я спокоен. Я радостно иду на войну. Что бы ни ждало меня, я спокоен за Россию. Знаете, отец мой вместе с Куропаткиным штурмовал Геок-Тепе. Во главе маленького русского отряда стоял Скобелев, а правой рукой его был Куропаткин. Наши всегдашние завистники англичане вооружили текинцев до зубов. Куропаткин командовал стрелковой бригадой. В Геок- Тепе он ворвался первый, и как ворвался: с распущенными знаменами, с музыкой! Это человек большой решимости и отваги. Солдаты шли за ним беспрекословно. Мы с вами можем быть спокойны: русской армией командует Куропаткин. Меня, вы знаете, как он зовет? Алешенькой Львовичем. Алешенькой он меня звал, когда я был от земли два вершка. Теперь я вырос, но до Алексея Львовича, по его мнению, еще не достиг.
Поручик говорил так быстро и легко, что у Нины создалось впечатление, будто каждое его слово — камешек, и он, как мальчишка в игре, с необычайной легкостью выплевывает камешки изо рта.
— А вы и в самом деле Алешенька Львович, — сказала она.
Оба засмеялись.
Вагон, мягко покачиваясь, несся по Маньчжурии. Перед окном проходили то травянистые степи, то поля, засеянные чумизой и гаоляном. И то и другое было бескрайное, могучее. Около разъездов виднелись квадратные кирпичные крепостцы с башнями и бойницами — местопребывание охранной стражи. В окно врывался ветер — сухой, знойный, по-особенному плотный.
Катя Малинина прислушивалась к рассказам Ивнева. Куропаткин, генералы! Что принесет стране
