Хирург Петров ездил в Мадзяпу и пришел к выводу, что перевезти оттуда раненых на двуколках, именуемых в просторечии зубодробилками, нельзя: дороги — сплошные ухабы и камни, двуколки — без рессор. Были случаи, когда, раненные в живот умирали от тряски. Нужны санитарные подводы. Поэтому с перевозкой раненых целесообразней обождать, тем более что Мадзяпу, расположенному верстах в пятидесяти к югу, ничто сейчас не угрожает. Японцы не наступают. Офицеры, приезжавшие с юга, передавали, что у Порт-Артура дела японцев неважны и что теперь им не до того, чтобы наступать на Куропаткина.
Настроение в Ташичао поднималось с каждым днем. Главный врач лазарета доктор Нилов надел ослепительно белый китель. Маленького роста, с черной лопатообразной бородой, он в белом кителе стал точно выше. Примеру его последовал Петров. Катя и Вишневская надели светлые блузки. Вишневская получила от мужа письмо. Крохотное. Однако в нем было самое главное: полковник жив, здоров и целует свою жену.
Сияющая Зоя показывала письмо подругам.
Солнце по утрам вставало мутноватое и тусклое. Но уже к семи часам небо было прозрачно и от зноя некуда было деться.
В конце недели в лазарет прискакал офицер соседней батареи, приглашая медицинский персонал лазарета, в том числе и сестер, на праздник раздачи царицыных подарков: государыня Александра Федоровна прислала подарки всем солдатам и офицерам 1-го корпуса.
— Слава богу, нашлись умные люди, — сказала Вишневская. — Устраивают праздник. Может быть, и потанцуем.
Через час монгольские кони покатили две брички к тому месту, где сопки смыкались с тополевой рощей.
В роще было шумно. Сновали солдаты, горели костры, подъезжали двуколки с бочками воды для варки обильного чая. Провели бычка. За ним шел солдат с большим ножом и засученными рукавами. По- видимому, батарея решила пышно отпраздновать день получения подарков.
У офицерских блиндажей и палаток толпились офицеры. Худощавого светлоусого поручика с гитарой в руках окружили артиллеристы и пехотинцы, из чего Нина заключила, что предстоит объединенный праздник артиллеристов и стрелков.
Приглашая гостей на поляну, артиллерийский капитан хотел взять Нину под руку, но Нина сказала:
— Спасибо, здесь совсем ровная дорожка!
— Дам берут под руку не потому, что дорожка не совсем ровная, — улыбнулся капитан, — а потому, что уважают их.
Подошла группа офицеров во главе с поручиком при гитаре.
— Стоял у дерева, — проговорил поручик, — и все щипал себя за ухо: никак не мог поверить, что в гостях у нас дамы! Вася Топорнин, печальная душа, тоскующая по родной земле, — представился он.
Нина протянула поручику и остальным офицерам руку, и легкая, но острая тоска сжала ее сердце: где же друг ее, почему не его руку она пожимает!
Артиллеристы и стрелковый батальон выстроились на полянке. Тучи комаров вились над рядами, и настоящим подвигом было неподвижно стоять в строю. Командир стрелкового батальона, старший из офицеров, поздоровался с солдатами.
— Братцы, — сказал он, — поздравляю вас с царской милостью. Сейчас каждый из вас получит посылку от матушки-царицы. Спасибо ей, матушке. Ура!
— Ура! — кричали солдаты.
Музыка гремела «Боже, царя храни», потом туш, потом перешла на марш.
Вишневская и Катя бешено отбивались от комаров. Нина относилась к укусам равнодушно. Тоска по Коленьке, как про себя называла она Логунова, сжавшая ее сердце в ту минуту, когда она знакомилась с Топорниным, не проходила.
В самом деле, на чем основана ее уверенность, что завтра или послезавтра она увидит Логунова? Были кровопролитные бои. Разве не могло с ним чего-нибудь случиться?
Гости и хозяева вышли на поляну, поперек которой протянулись наспех сколоченные длинные столы.
Артиллерийский капитан Федор Иванович Неведомский сел рядом с Ниной.
Денщики откупоривали бутылки. Два солдата на железных листах несли жаркое.
— Полагаю, вина вы не пьете? — заметил Неведомский.
— Не пью. Но как вы угадали?
— Порицаете вино, — тем же тоном, скорее утверждая, чем спрашивая, продолжал он.
— Порицаю.
— Ну, а почему нельзя ходить под руку?
Нина подозрительно посмотрела на капитана, но он был серьезен.
— Федор Иванович, я за женскую самостоятельность.
— Ого! И нежелание идти под руку с мужчиной — это отстаивание своей независимости?
— Да.
Понемногу она стала высказывать свои мысли. Она почувствовала доверие к этому офицеру. Она говорила тихо, но горячо. Ее разум не мирится с тем порядком, который существует на земле.
Как Федор Иванович относится к тому, что в большинстве своем русский народ неграмотен и темен? Ага! Федор Иванович тоже относится к этому отрицательно. Ну, а положение женщины, которая законами и порядками связана по рукам и ногам?!
Она пытливо смотрела на него.
Обычно при этом вопросе мужчины улыбались. Неведомский не улыбнулся.
— Значит, из чувства законного протеста вы не ходите под руку с мужчинами и вина не пьете… Разрешите мне один нескромный вопрос… Любовь вы признаете?
— Любовь? — запнувшись, спросила Нина.
В глазах Неведомского появился озорной огонек.
— Видите ли, — заговорила Нина, — я считаю, что сейчас те женщины, которые хотят выйти из своего ужасного положения, должны от многого отказаться… Может быть, даже от семьи… потому что, вы сами знаете…
Она говорила Неведомскому все то, что говорила себе, подругам, споря с ними, Коленьке Логунову, споря с ним, то, что считала раз навсегда решенным для себя. Но под взглядом внимательных голубых глаз капитана, смотревших на нее из-под очков, кровь бросилась ей в лицо, и она должна была сделать над собой громадное усилие, чтобы не отвести глаз в сторону.
— Так! — проговорил Неведомский, точно подводя итог всему их разговору. — Так. Значит, отказаться от семьи… Ну что ж, в этом есть логика… Выпить вина вы не хотите, хотя в этом уже нет логики. А я выпью. Коньяку и водки, впрочем, пить не буду; а вот красное отлично утоляет жажду.
У соседнего стола доктор Петров разговаривал с невзрачным штабс-капитаном в мягкой фуражке. Штабс-капитан стоял склонив голову набок, отчего его невзрачная фигура выглядела еще невзрачней.
— Видите ли, доктор, — говорил штабс-капитан, — я к войне никогда не привыкну, Есть молодые люди, те кричат: «Бей в барабан, барабанщик! Вперед, вперед! Развевайтесь, знамена!» И прочее. Глаза у них при этом полны восторга, но что они чувствуют, не понимаю, хоть убей. Мне кажется, у них здесь (он постучал пальцем по лбу) маленькое затмение. Жена мне, между прочим, пишет: «Жду тебя полковником».
Штабс-капитан пожал плечами и вздохнул.
— Честолюбива она у вас, — заметил Петров.
— Женщина! — осторожно и многозначительно проговорил штабс-капитан и улыбнулся.
Поручик Топорнин, сидевший рядом с Катей, угощал свою даму бычьим языком и пил рюмку за рюмкой.
— А вот эту рюмку выплесните, — уговаривала его Катя. — Я не люблю, когда много пьют. Водка унижает.
— Что вы, сестра, — возвышает! Выплеснуть? Рука отсохнет!
