Грифцов усмехнулся:
— Дальше мы — враги. Будем бороться не на жизнь, а на смерть.
Валевский искусно удивился:
— Но если мы понимаем друг друга теперь, почему мы перестанем понимать друг друга потом?
— Потому что мы идем в социалистическую революцию, которая вам не нужна, чужда, которую вы можете только отрицать и признавать за безумие. Следовательно, вы будете бороться против нас…
— Да у вас все очень просто и ясно, — уже по-настоящему удивился Валевский.
— Вам это не нравится?
— Я знаю социал-демократов иного толка; те иначе понимают смысл и значение капитализма. Ведь они тоже социал-демократы?
— Сомневаюсь…
Грифцов кончил есть и откинулся к спинке стула.
— Да, вы человек, который знает, чего он хочет, — сказал Валевский. — Вы — опасный человек… для врагов революции.
— Какое там опасный! Все мы ученики и подмастерья.
— А мастера кто?
— История укажет.
— Уклончив, уклончив…
— Ну-с, позвольте вас поблагодарить за беседу, за ужин…
Грифцов вышел из комнаты так же легко и быстро, как вошел.
Во второй половине ночи в передней раздался резкий звонок.
Грифцов привык отмечать сознанием каждый подозрительный звук и сразу приподнял голову с подушки.
Вслед за звонком стук.
Горничная в легких туфлях прошла в переднюю.
— Кто там?
Ответа Грифцов не слышал. Горничная проговорила:
— Скажу барину!
Побежала, хлопнула внутренняя дверь. Снова длинный звонок, стук, скорее всего, прикладом…
— Так! — пробормотал Грифцов. Натянул штаны, пиджак, надел ботинки.
Дверь в комнату Горшенина закрыта, постучал:
— Леня, тревога! — И быстро пошел по коридору влево: там, в нижнем этаже, была уборная.
Валевский сам вышел в переднюю, спросил басом:
— Кто там?
— Полиция, пристав!
— Это что за ночное хождение?
— Не разговаривать! Открывайте!
— Теперь вы не имеете права врываться…
— Макаров, ломай дверь…
Валевский снял запоры.
Дверь распахнулась. Ворвался поток холодного воздуха и вместе с ним — жандармы.
12
Горшенин не успел уйти. У отца он чувствовал себя спокойнее, чем в других местах, поэтому основательно раздевался и спал крепко.
Все-таки выследили! Стоял посреди комнаты, стиснув зубы, сжав в кармане револьвер. Прорваться к двери силой? Жандармы в первую минуту ошалеют, но дом-то ведь наверняка оцеплен!
Он сам привел в этом дом Грифцова! Что же это такое?!
Рванул дверь и вышел в коридор. Два жандарма взглянули на него и пробежали мимо.
Топали сапоги, звенели шпоры, стучали кулаки в двери и стены.
Горшенин стоял в коридоре, стараясь понять, взят Грифцов или нет. А что делать ему, Горшенину? К какой двери пробираться?
Пошел на кухню.
За столом сидел усатый жандарм; кухарка, наспех одетая, с платком на голове, стояла у плиты. Жандарм смотрел на Горшенина и не делал никаких попыток арестовать. Вероятно, этот просто следит, чтобы никто не вышел. А что, если попробовать?
Но жандарм у двери оказался раньше:
— Не надо, господин!.. Выходить не разрешается.
Широкая деревянная лестница во второй этаж. Нет там ли Грифцов? Горшенин поднялся во второй этаж и натолкнулся на офицера. Офицер оглядел его и прошел мимо.
Отец в халате стоял на пороге кабинета.
— Господин офицер, — говорил он второму жандарму. — Ведь был же манифест. А вы ворвались ко мне ночью!
Офицер не отвечал, три жандарма взбегали по лестнице.
— Ну что?
— Ваше благородие, нигде!
— Вызвать наряд, обыскать квартал… каждый камень, поняли?!
Горшенин прислонился к стене: Грифцова не нашли! Непостижимо, таинственно, под самым носом у врага Антон Егорович скрылся. Но почему никто не обращает внимания на Горшенина? Ничего о нем не знают?
Обыск продолжался два часа. Выяснилось, как спасся Грифцов. Он прошел в уборную, закрыл за собой на защелку дверь, выставил окно, которое вело на чердачную лестницу, выбрался на задний двор и перелез через стену.
У маленькой чердачной двери не дежурил никто!
Жандармы ушли. Прислуга подтирала полы в коридорах и комнатах. Валевский по-прежнему стоял в халате, курил и смотрел перед собой.
— Уцелел?! — отрывисто бросил он Горшенину.
— Просто себя ощупываю и не верю, — радостно говорил Горшенин, радуясь не столько тому, что уцелел, сколько тому, что ушел Грифцов. — Антон Егорович-то каков!!
— Да, циркач. Что у вас, специальную науку проходят?
— Да как сказать…
— Ну что ж, пойдем ночь досыпать.
— А я вот не понимаю, как это я уцелел?
— Обидно, что ли: сочли, мол, за малую сошку?
Валевский оглядел сына — ростом тот был в отца, а вот стройность материнская.
— Мог отец за тебя вступиться или нет?
— То есть как «вступиться»?
— Как — это его отцовское дело.
— Разве в таких делах жандармы слушают отцов?
— Если слово сопровождается кой-чем материальным, то слушают, и весьма!
— Почему же ты не заступился за своего гостя?
— Он сам за себя заступился… Ну, спокойной ночи… Иди к себе.
Валевский прошел в кабинет и лег в халате на диван. «Растяпы! Им в рот кладешь, а они и проглотить не умеют».
