А там корява становилась кожа.112 Суставы рук вошли до кулакаПод мышки, между тем как удлинялисьКоротенькие лапки у зверька.115 Две задние конечности смоталисьВ тот член, который человек таит,А у бедняги два образовались.118 Покамест дымом каждый был повитИ новым цветом начал облекаться,Тут — облысев, там — волосом покрыт, —121 Один успел упасть, другой — подняться,Но луч бесчестных глаз был так же прям,И в нем их морды начали меняться.124 Стоявший растянул лицо к вискам,И то, что лишнего туда наплыло,Пошло от щек на вещество ушам.127 А то, что не сползло назад, застылоКомком, откуда ноздри отрослиИ вздулись губы, сколько надо было.130 Лежавший рыло вытянул в пыли,А уши, убывая еле зримо,Как рожки у улитки, внутрь ушли.133 Язык, когда-то росший неделимоИ бойкий, треснул надвое, а тот,Двойной, стянулся, — и не стало дыма.136 Душа в обличье гадины ползетИ с шипом удаляется в лощину,А тот вдогонку, говоря, плюет.139 Он, повернув к ней новенькую спину,Сказал другому[455]: «Пусть теперь ничком,Как я, Буозо оползет долину».142 Так, видел я, менялась естествомСедьмая свалка;[456] и притом так странно,Что я, быть может, прегрешил пером.145 Хотя уж видеть начали туманноМои глаза и самый дух блуждал,Те не могли укрыться столь нежданно,148 Чтоб я хромого Пуччо не узнал;Из всех троих он был один нетронутС тех пор, как подошел к подножью скал;151 Другой был тот, по ком в Гавилле стонут.[457] ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ1 Гордись, Фьоренца, долей величавой!Ты над землей и морем бьешь крылом,И самый Ад твоей наполнен славой!4 Я пять таких в собранье воровскомНашел сограждан, что могу стыдиться,Да и тебе немного чести в том.7 Но если нам под утро правда снится,Ты ощутишь в один из близких дней,К чему и Прато[458], как и все, стремится;10 Поэтому — тем лучше, чем скорей;Раз быть должно, так пусть бы миновало!С теченьем лет мне будет тяжелей.13 По выступам, которые сначалаВели нас вниз, поднялся спутник мой,И я, влекомый им, взошел устало;