великий и могучий суперпродюсер влюбился на старости лет. И дело даже не в икре и коньяке, не в придыханиях и признаниях. Дело в том ощущении, которое нельзя сформулировать…
«Зачем мне это? Я не понимаю, что с этим делать, как себя вести. Я бы справилась с логической задачкой, но что мне делать с влюбленным Волковым? Вероятно, он отвечает за свои слова. Пока я изображаю, будто готова на все, я в безопасности. И Лиза тоже. А если он поймет, что мне его любовь как кость в горле? Он ведь может и сам меня убить. Он может. Если я скажу, что сегодня ночью мы с Майклом улетаем в Сибирь, он обязательно спросит, в какой город. Я назову Тюмень, и это будет правдой. Однако, если дело всего лишь в его ревнивой и предусмотрительной жене, то надо ли мне ходить в Тобольске по старым адресам?»
– Лена! Почему ты не переводишь? – услышала она голос Майкла. – Мы же без тебя как глухонемые!
– Простите, все так вкусно, – виновато улыбнулась она.
– Я пытаюсь спросить Вениамина, каким конкретно бизнесом он занимается, – стал объяснять Майкл.
Лена подключилась к разговору, переводила, смеялась, подшучивала над своими собеседниками. Но расслабиться ей не удалось. В голове постоянно стучал один безнадежный вопрос: «Господи, что мне делать?»
Сочетание водки, коньяка, джин-тоника и ликера «Белиус» оказалось для Майкла слишком сильным, даже при обильной еде.
– По-моему, твой профессор сейчас свалится со стула, – тихо заметил Волков, когда официант принес кофе. – Я заеду за тобой часам к десяти, после передачи. Твой профессор проспит до утра, он даже не заметит, что ты не ночевала дома. А заметит, так ведь не скажет твоему мужу.
– Это невозможно, – покачала головой Лена, – сегодня ночью мы улетаем в Тюмень. Самолет в час тридцать. В одиннадцать за нами должен заехать мой сослуживец и отвезти в аэропорт. А сейчас уже без пятнадцати шесть.
– Вы улетаете в Тюмень?
Его лицо застыло, окаменело. В глазах мелькнуло какое-то странное, затравленное выражение.
«Ну вот и все, – испуганно подумала Лена, – я никуда не улечу. Я, возможно, даже не доеду до дома. А Майкл? Господи, какая я дура! Влюблен… потерял голову… Это я потеряла голову! Достаточно того, что рассказал Гоша, чтобы не верить ни единому слову суперпродюсера, суперинтригана Вениамина Волкова. Только этого достаточно. А я знаю значительно больше, и все равно поверила. А что, собственно, я о нем знаю? Он ведет со мной какую-то сложную, хитрую игру. У него, вероятно, были веские причины, чтобы не убирать меня сразу… Теперь все».
– И сколько дней я тебя не увижу? – Его голос звучал как сквозь вату.
– Десять, – эхом отозвалась она.
– Это страшно много, – выражение затравленности сменилось тяжелой, мрачной тоской.
Стараясь не смотреть ему в глаза, Лена вытянула сигарету из пачки. Он щелкнул зажигалкой, она заметила, как дрожит язычок пламени в его руке.
– Собственно, ради поездки в Сибирь Майкл и прилетел в Россию, – сказала она как можно спокойней. – Он изучает русскую историю, попросил меня помочь, поработать с ним в качестве консультанта- переводчика. Это двести долларов в день, очень приличные деньги.
– Я десять дней тебя не увижу, – тихо произнес он. – Ты едешь только из-за денег?
– А из-за чего же еще?
– Я могу дать тебе, сколько нужно.
– Веня, я привыкла зарабатывать деньги, а не брать просто так.
– Но у мужа ты бы взяла просто так?
– С мужем у нас общие деньги. У тебя ведь с твоей женой тоже. И давай оставим эту тему.
– Но я не хочу, чтобы ты улетала.
– Веня, ты не маленький мальчик. Десять дней пробегут очень быстро, ты оглянуться не успеешь, я вернусь. В конце концов, дело не только в деньгах. Я обещала Майклу, ты ведь понимаешь, что обещания надо выполнять.
– Да, – кивнул он, – я понимаю.
«Откуда в нем эта беспомощность, потерянность? Эти умоляющие интонации… Господи, даже слезы стоят в глазах! – думала Лена, глядя на его бледное лицо, на дрожащие руки. – Он столько всего прошел, он перешагивал через трупы, а сидит сейчас передо мной, как маленький мальчик, которого впервые оставляют в детском саду на пятидневку. Или он гениальный актер, или я круглая идиотка… Я ничего в нем не понимаю. Когда я с ним, мне кажется, я вообще ничего не понимаю в людях».
– А с кем останется твоя Лиза? – спросил он, закуривая и немного успокаиваясь.
– С няней. У нас очень хорошая няня.
– Вы будете только в Тюмени или поедете еще куда-нибудь?
– Пока не знаю. Майкла интересуют сибирские деревни. А что?
– Я бы мог вырваться в Тюмень дня на два… У вас уже заказана гостиница? Ты знаешь, где вы будете жить?
– Веня, у меня там не будет и минутки свободной. Я еду работать. Веня, ну ты же не маленький.
– Ты не хочешь, чтобы я прилетел туда?
– Я позвоню тебе. А сейчас отвези нас, пожалуйста, домой. Майкла надо уложить в постель. Он спит. К тому же я не успела собраться.
Профессор тихо посапывал, раскинувшись в кресле. Волков взял в ладони Ленину руку и стал осторожно целовать каждый палец.
– Ты ускользаешь, – шептал он, – ты не веришь мне, я тоже никому не верю, кроме тебя. Ты не представляешь, как я тебя люблю. Тебя так никто никогда не любил, я раньше думал, что так не бывает, а когда увидел тебя… через четырнадцать лет… за это время было столько грязи, крови, дерьма… и раньше… и сейчас. Я умру без тебя…
Он говорил словно в бреду. Краем глаза Лена заметила, как официант высунул голову из-за двери и тут же скрылся. Никого, кроме сладко сопящего Майкла, в ресторанном зале не было. Обещанные американскому профессору новые русские в тот вечер так и не пришли в закрытый клуб «К».
Глава 26
Павел Севастьянов по кличке Сева, двадцатидвухлетний боевик ясеневской группировки, впервые в жизни сидел в КПЗ. Ему определили в забитой до предела камере место у параши. Вонь и духота не давали уснуть. К этому прибавилась чесотка.
Лежа ночью на нарах, глядя в гнилую темноту камеры, Павел чесался до крови и думал о том, что лучше бы его взяли сразу, вместе со всеми, а не через несколько дней.
Он был единственным, кому удалось уйти, осесть на дно после разборки с дроздовской командой в «Витязе». Он сам удивился, что ушел так легко, и поверил, дурак, будто и дальше ему повезет. Но заложили свои же. Только свои знали, что он мог прятаться у Наташкиной бабки, в старой заброшенной деревне Коптево под Тулой. Только свои. Сами менты не то что бабку, и Наташку не вычислили бы. Никто про их дружбу-любовь не знал, даже родители.
А теперь выходит, что лучше бы его взяли сразу, со всеми. Кто-то шлепнул-таки певца Азарова, уцелевшего при разборке. И по всем раскладам получалось, что именно он, Пашка Севастьянов, первый подозреваемый. Азарова шлепнули утром, а Пашку взяли поздно вечером. Он вполне мог смотаться в Москву из села Коптева и вернуться обратно. И мотив у него был, и время. А что бабка Наташкина слепая-глухая честно сказала, что никуда Пашка не уезжал в тот день, наоборот, крышу чинил, так это не в счет. Никто его, кроме бабки, на крыше не видел. А она ведь слепая, глухая, ей девяносто лет. Она перепутать может и день, и час, и самого Пашку. Не в счет такой свидетель. Единственный свидетель – не в счет.
В тесной камере, под храп, стоны и сонные бормотания соседей, Пашка-Сева думал о том, что менты с удовольствием скинут на него убийство Азарова. И нет у него ни малейшего шанса отмазаться. А это вышак…
Уснуть Севастьянову удалось только на рассвете. Это был дурной, нездоровый сон. Зудела кожа, расчесанная до крови, снились кошмары, вставало из тухлой темноты смеющееся гладкое лицо Азарова,
