– Элла Анатольевна! – позвала Катя бодрым голосом. – Вы дома?
Никакого ответа. Двери в обе комнаты были прикрыты.
– Ну что ты так разнервничалась? – прошептал Паша. – Вокруг тебя прямо воздух вибрирует. Подожди.
Они заглянули в комнату. На застеленной тахте, раскинувшись, лежала полная, крупная женщина в ярко-розовом стеганом халате. Глаза Эллы Анатольевны Петровой были закрыты, рот открыт. Она не шевелилась. На журнальном столике, придвинутом к тахте, стоял телефон, пепельница, набитая окурками, блюдце с надкусанным, заветренным куском вареной колбасы, пустой стакан. На полу, под столиком, – маленькая коньячная бутылка. Пустая.
– Надо звонить в «Скорую» и в милицию, – прошептала Катя побелевшими губами, – смотри, она не дышит. Может, сначала искусственное дыхание? Меня учили, только я никогда не пробовала… Мы ведь говорили с ней по телефону не больше сорока минут назад. Паша… я боюсь…
Паша решительно шагнул к тахте, взял свисавшую руку женщины, стал искать пульс на полном запястье. Рука была теплой, но пульс никак не прощупывался. Паша склонился над Эллой Анатольевной, приподнял веко. Катя схватила телефонную трубку. Но не успела набрать 03.
– Чего надо? – хрипло пробормотала Элла Анатольевна и, отмахнувшись от Паши, как от назойливой мухи, повернулась на бок, лицом к стене.
Катя бросила трубку и нервно рассмеялась. Только сейчас они почувствовали мощный запах перегара. Петрова опять повернулась, вяло выматерилась, села на кровати, опухшая, растрепанная, стала зевать во весь рот и тереть глаза.
– Ну чего надо? – повторила она, тупо уставившись на Пашу. – Ты кто такой?
– Элла Анатольевна, – отсмеявшись, сказала Катя, – вы просили приехать срочно. Вы говорили, вам плохо с сердцем. Что случилось?
– Катюха, ты, что ли? А чего ржешь-то? Ну, плохо было, а денег ни копейки в доме. Ты позвонила, я и решила… это самое… если б я попросила тебя просто денег чуток привезти, ты бы ни за что не приехала. – Элла Анатольевна громко, виновато всхлипнула. – Мне правда плохо было. Думала, помру, не вынесу. На трезвую-то голову всякая жуть в мысли лезет. Сейчас ведь время какое… Вот и Глебушку твоего убили, а я ведь его во-от такусеньким знала… Как же не выпить? Выпью – вроде легче. Ты прости меня, Кать, я, пока ждала тебя, нашла у Светки бутылек в загашнике, вот, поправилась. – Она опять тяжело плюхнулась на тахту. – Спать хочу, не могу. Ты меня прости, я посплю чуток.
– Нет уж. – Катя решительно села рядом с ней на тахту. – У вас пропала дочь. Сейчас мы вместе пойдем в милицию, и вы напишете заявление. А потом будете спать, если так хочется.
– Ой, да ладно тебе. – Элла махнула рукой, отвернулась к стене. – Загуляла Светка с Вовчиком или с кем, на фига в милицию-то?
– Да проснитесь вы, наконец! С каким Вовчиком? Вы можете понять, что вашу дочь никто с субботы не видел? А сегодня вторник! Она у вас единственная, она пропала, вам что, все равно? Нельзя себя постоянно водкой глушить. – Катя попыталась поднять Эллу Анатольевну за плечи. – Встаньте, пожалуйста, примите душ. У вас есть кофе? Давайте мы вам сварим крепкий кофе, надо идти в милицию. Мы не можем искать Светлану без вас, вы мать, а мы – совершенно посторонние люди. Сейчас половина второго дня. Ну кто же спит в это время?
Паша отправился на кухню искать кофе. Катя растормошила наконец Эллу Анатольевну. Сонливость сменилась резким возбуждением, Петрова запричитала, засуетилась:
– Ой, и правда ведь, с субботы! Я как вспомню, сразу выпить тянет, думаю, вот выпью, посплю малость, а она и появится. Слышь, ты на рынке-то была тогда, в воскресенье?
– Была, конечно. Я ведь говорила вам. Никто не видел Светлану, ни этот Вовчик, ни ее напарница Кристина.
Элла Анатольевна, пошатываясь, добрела до ванной комнаты с Катиной помощью.
– А чего за парень с тобой? – спросила она с хитрой усмешкой и, не дождавшись ответа, заперлась в ванной.
В доме нашелся молотый кофе, сахар и даже новенькая импортная кофеварка.
– Сиди отдыхай, я сам, – сказал Паша, – придется в ковшике варить. Фильтров для кофеварки не вижу. И нормальной турки нет, только дырявая.
Оглядевшись в кухне, Катя с грустью заметила, как остатки былого благополучия постепенно отступают под натиском нищеты. Она никогда раньше не бывала здесь, но прекрасно помнила парикмахершу тетю Эллу – какой она была лет пятнадцать назад. Свежая, полная, интересная женщина, всегда очень чистенькая, ухоженная, пахнущая хорошей туалетной водой, в капроновом белоснежном халатике, с мягкими ласковыми руками.
Катя никогда не стриглась коротко, а мама носила элегантную короткую стрижку и раз в месяц брала Катю с собой, в парикмахерскую «Чародейка», к тете Элле, чтобы аккуратно подровнять волосы, срезать секущиеся кончики.
Кате в детстве очень нравился этот особый, ласково-воркующий, сладко пахнущий мир дамского салона. Мама чистила перышки – массаж, маска, маникюр, стрижка, укладка. Все здесь были «лапочки», «киски», зрелые женщины называли друг друга «девочки», и от этого становилось почему-то уютно. Тетя Элла учила Катю ловко скручивать сложный французский пучок, массировать волосы жесткой щеткой, снизу вверх, от затылка, с жаром доказывала Катиной маме, что челка ее девочке совсем не к лицу.
– У нее уже есть свой стиль, она хоть и маленькая, а чувствует. И не надо на нее давить.
– Но очень уж строгий стиль, – сетовала мама, – хотя бы челочку ей подстриги, оживи немножко…
– При таком типе лица челка совершенно ни к чему…
Журчала уютная дамская болтовня, Катя расслаблялась, отдыхала. От тети Эллы веяло теплом и покоем. Катя всегда удивлялась, почему у нее нет мужа и почему ее Светка такая вредина и злюка. И совершенно невозможно было представить Эллу Анатольевну в ее сегодняшнем неприглядном виде. Казалось, мир должен перевернуться, чтобы тетя Элла стала пить.
Света Петрова с детства напоминала свою ласковую, веселую маму только внешне. Характер у нее лет с десяти был просто невыносимый. Ее мама никогда никому не жаловалась, только ласково подшучивала над обожаемой маленькой врединой и говорила: ну что делать, такая она у меня сложная, вы уж не обижайтесь, она со всеми хочет дружить, просто стесняется и поэтому дуется, как индюшонок…
Из ванной Элла Анатольевна вышла посвежевшая, протрезвевшая. Поздоровалась за руку с Пашей, стала извиняться и благодарить.
– Надо же, как неудобно получилось… Даже угостить вас нечем. Там в холодильнике должен быть сыр, и пирожные остались, ты прости меня, Катенька, детка. И вы, Павел… прямо ужасно неудобно получилось. Я ведь пытаюсь с собой бороться. Все думаю, пора лечиться, ампулу вшивать. Но знаете, для того, чтобы начать, надо признаться самой себе: ты алкоголичка. А это трудно. Главное, стимула нет. Вот родила бы мне Светка внука или внучку, пусть даже без мужа, я бы сразу подтянулась, а так… – она безнадежно махнула рукой, – ради кого стараться?
Крепкий кофе окончательно привел Эллу Анатольевну в чувство.
В районном отделении милиции она спокойно и толково рассказала, как ее дочь Светлана ушла из дома около десяти вечера в субботу, сказав, что вернется часа через два. И с тех пор ее никто не видел.
– А чем занималась ваша дочь? – спросил дежурный старший лейтенант, молодой, вежливый, но какой- то вялый.
У него было лицо человека, который видел всякое, устал смертельно и привык относиться к жизни с философским спокойствием.
– На вещевом рынке торгует обувью.
– Здесь, в Конькове?
– Нет, на «Динамо».
– Чего же так далеко?
– Ну, там у нее знакомые, завязки свои. Какая разница?
– Да в общем, и правда никакой, – легко согласился дежурный, – только я вот что думаю, гражданочка, рано вы паникуете. Ваша дочь – не маленькая, у нее может быть своя личная жизнь. Давайте-ка пока погодим с заявлением. Нет, меры-то мы, конечно, примем, искать будем, но по закону еще рано. С субботы
