А Давид — сто тысяч их[195]. Герцог, став любимцем славы, На глазах переродился. Больше речи нет о дамах, О пирушках и дуэлях. Бредит он одной Кассандрой И не любит никого, Кроме как ее и графа. Словом, прямо стал святым. Батин
Как! Неужто это правда? Рикардо
В человеке спесь обычно Развивается с удачей, И себя считать бессмертным Он кичливо начинает. Герцога ж успех, напротив, Сделал равнодушным к лаврам И смирением исполнил, Так что не раздул тщеславья В нем пьянящий ветр победы. Батин
Дай лишь бог, чтоб с ним не сталось То же, что с одним афинцем. У Венеры со слезами Вымолил чудак согласье Кошечку-доминиканку, То есть масти черно-белой, Сделать женщиною статной. Сидя как-то на балконе В лентах и богатом платье, Та увидела зверька, Любящего столь же страстно, Как поэты, грызть бумагу, Спрыгнула с балкона разом И накинулась на мышь, Чем наглядно доказала, Что пребудет кошка кошкой И собакою собака In saecula saeculorum.[196] Рикардо
Нет, он вновь блудить не станет, Ну, а если сын родится У него, — то и подавно, Ибо укротит ручонкой Тот грознейшего меж львами, В бороду ему вцепившись. Батин
Что ж, коль так, я буду счастлив. Рикардо
Ну, прощай. Батин
Куда же ты? Рикардо
К Фабии. У нас свиданье. (Уходит.)
Батин, герцог Феррарский с бумагами в руках.
Герцог
