Том 5

Прошу: угомонись, жена!

Хилоте

Но нет ни скрытной и ни явной
Причины шум вам поднимать
И то единство расторгать,
Что из любви возникло равной.
Побойтесь хоть чужих ушей.

Антона

Пусть слышат все. Вдвойне я рада
Взывать и к небесам и аду
В безумстве ревности моей

Мендо

Так что же, — объясни без крика,—
Нельзя войти мне к людям в дом
И выйти из него?

Хилоте

Вы в нем
Столь частый гость, как в вильянсико
Припев, что вьется между строк.
Права Антона!

Мендо

Удружила
Ты тем, что Хилю разрешила
Мне бросить этакий упрек!

Антона

Предписывает воспитанье
Сеньоре, чтоб она все дни
(Ты с квочкою ее сравни)
Сидела сиднем на диване…
Ах, как лениво мнет она
Атлас, как ревность, ярко-алый,
Рукой, что сроду не держала.
Ни прялки, ни веретена!
В перчатках рук ее лилеи,
Белее свечек восковых,—
Так щедро умащают их,
Заморских мазей не жалея.
Вкруг шеи вьются кружева
Иль гофрированное чудо.
На них, как будто это блюдо,
Твоей сеньоры голова
Покоится так горделиво,
Как в раму вставленный портрет.
Войдешь — и перстень, иль браслет,
Иль цепь с эмалью молчаливо
Ей на подносе поднесет
Ее наперсница служанка
И веер развернет — приманкой
Чудесною янтарь слывет.
В таких делах я, что овечка;
В них лишь одно понять могла,
Что остаются без седла
Мужчины, если за уздечку
Дают тянуть себя. Но ты
Припомни, друг мой, две-три фразы,
От коих расцветают сразу
Сердца жеманниц, как цветы.
Вот разве что язык споткнется
И понесет: «Не трожь!», «Положь!»
Ведь угольная копоть все ж
С тебя вовеки не сотрется.
Не прикасайся к ней. Черны
От копоти твои ручищи.
Не пачкай ими ту, что чище
Снегов хрустальной белизны!

Мендо

Молю, Антона…