Петербургские письма

бы то ни было, я не отчаи­ваюсь к восьмидесяти годам постигнуть смысл ваших приставок.

Мне весьма привлекателен проект Академии, о котором вы со­общаете в последнем вашем письме, но, увы, мне не до сих пре­лестных проектов. Судьба моя решена, и светлая надежда не для меня. Чудная ее призма уже не находится между моим взором и окружающими предметами. Я вижу в истинном их свете: цвета крови и пушечного дыма. Уже десять лет, как вдовствует моя же­на, десять лет дочери мои остаются сиротами, а я, как слышно, все еще жив. Но мало ли говорится неправды! — И состояние сие никогда для меня не переменится. Может быть, я даже буду жить, когда так и не увиденной мною собственной дочери будет трид­цать или сорок лет. — Ах, Наполеон, любезный друг мой, сколь­ким я обязан тебе! Приди же в мои объятия! — Но что поделаешь, любезнейший Граф? Остается только одно: с хорошей миной идти к месту казни в сопровождении нескольких друзей, которые уте­шают тебя. Именно так представляю я себе мое положение. Пер­вейшие из сих друзей-утешителей суть книги, а в людях та честь, каковую отдаю я мертвым, ничуть не мешает мне ценить и живых, среди коих вы, добрый и милый сердцу друг, занимаете столь видное место. <...)

Шуленбург, Фридрих Альберт (1772—1853)—граф. Саксонский дипломат и литератор. Посланник в С.-Петербурге (1801—1810) и Вене (1810).

¹ Пинкертон, Джон (1758—1826)— шотландский историк, географ и ну­мизмат.

122. КОРОЛЮ ВИКТОРУ ЭММАНУИЛУ I

(СЕНТЯБРЬ 1811 г.)

<...) Мой № 5, запечатанный и уже отданный, не смог быть до­ставлен и остается теперь у меня. Португальский поверенный в де­лах кавалер Наварро де Андраде¹ едет в Лондон, чтобы отпра­виться оттуда в Бразилию; он согласился взять сей пакет вместе с предыдущим, каковой я отправляю единственно как доказатель- ство^Вашему Величеству неизменной моей обязательности. Я пре­красно понимаю, что письма сии столь безнадежно задерживаются, что не имеют никакого значения. <...)

<...) я не устану твердить одно и то же: напрасно полагаю, будто Император очарован нашим приятелем² и между ними су­ществует истинная дружба; он прекрасно понял его и желает ему таких же успехов, что и мы с вами. Но его побили под Аустерли­цем, Фридландом и особенно в Эрфурте, и он проникся убежде­нием в превосходстве того человека, противу которого нет ника­кого средства; к тому же он убежден в отсутствии каких-либо во­

енных талантов в России, способных помериться силами с грозя­щей опасностью.

Вот, Государь, вся загадка его поведения. В остальном же Император не забывает принимать свои меры. В Динабурге собра­но 1005 пушек на фортификациях, переделанных из резиденции иезуитов. Они прекрасно выглядят, но все-таки это лишь земляные укрепления, которым присущи все пороки временных сооружений и которые редко приносят пользу. Что касается людей, оружия и припасов, то всего теперь в достатке.

Переговоры с турками не сдвигаются с места, русские удержи­вают все занятое в прошлом году, но они принуждены отправить часть своих войск туда, где опасность кажется им более вероят­ной. Визирь³ попробовал воспользоваться сим ослаблением и 2 июля напал на генерала Кутузова у Рущука. Дело было жар­ким, продолжалось не менее пяти часов и закончилось в пользу русских⁴. Официальная реляция, после которой мы незамедлитель­но вознесли Те Deum [71], сообщает о 2000 убитых мусульман и 500 русских. Впрочем, Вашему Величеству понятно, как следует относиться к таким цифрам. Подобные исчисления потерь всегда напоминают мне о славном Суворове: секретарь, представляя ему реляцию, где на месте числа убитых всегда было пустое место, спрашивал: «Г-н фельдмаршал, сколько прикажете записать уби­тых со стороны турок?» — «Ах, так ведь это же враги России, и жалеть их нечего: столько-то». — «Слушаюсь, г-н фельдмаршал. А сколько русских?» — «Ну, это наши братья, оных надобно по­щадить: столько-то». Вот, Государь, как считают убитых; впрочем, не всегда с таким же остроумием. <...)

177

<...) долгом почитаю сообщить Вашему Величеству про не­обычайную благосклонность Фортуны к маркизу Паулуччи⁵, о чем я уже имел честь писать ранее. Около четырех лет тому на­зад приехал он сюда, не имея даже обещанного ему в Вене пол­ковничьего диплома. Сегодня он кавалер орденов Св. Владимира, Св. Георгия и Св. Анны, генерал-лейтенант, генерал-губернатор Грузии и командующий войсками, там находящимися. Мало при­ходилось видеть подобных возвышений. Я сразу же предчувство­вал его счастие и предупреждал господ пьемонтских офицеров противу ссор с ним. Последнее назначение на генерал-губернатор­ство совершенно поразило всех русских. Среди тех из них, коим оное предлагалось, одни, по здешнему обыкновению, впрямую отказались, другие, по тому же обыкновению, стали выставлять свои условия, каковые Император полагал чрезмерными. И, нако­нец, некоторых он счел к сему неспособными. Тут случился Пау­луччи, безвозвратно приехавший в Россию, и Император совер­шенно неожиданно назначил его, хотя сам он говорит, что все слу­чилось противу его желания. Но сие одному Богу ведомо. Испол­нявший там должность отца страны и армии генерал Тормасов⁶

после многочисленных прошений оставляет сей пост по причине болезней. Брат мой многое потеряет от таковой перемены, ибо он был очень хорош с достойным Тормасовым. Все страшно боятся Паулуччи. Конечно, он довольно-таки амбициозен, высокомерен и подозрителен, да к тому же озабочен прежде всего собственными своими делами. Но верно и то, что у него немалые способности по гражданской и военной части; к тому же, если поближе узнать его, он не так уж страшен, как кажется. Я, со своей стороны, всегда был с ним на мирной ноге, и хотя приходилось нам не­сколько раз ссориться, тем не менее мы остаемся друзьями, и он даже иногда оказывал мне кое-какие услуги. Ежели я не оши­баюсь, Император предполагает в нем великие военные таланты и быстро повышает, дабы в случае надобности употребить в другом месте. Будущее покажет, прав ли я. <...)

Кавалер Баибести⁷ сохраняет свою безупречную репутацию. К сожалению, он председательствует в суде, занимающемся дела­ми о призах⁸, которые крайне не одобряются общественным мне­нием и разоряют страну, но в этом вина не его, а законов. Все отдают справедливость познаниям и неподкупности этого челове­ка. При четырех тысячах рублей жалования он не может никого принимать у себя, а жена его живет как монашенка. У них нет экипажа, и они никуда не выезжают, что весьма похоже на жизнь в тюрьме. В этом отношении сия страна просто ужасна, хотя ее возможности почти безграничны. После того, как я начал писать это письмо, я узнал, что Император подарил Паулуччи сервиз. Вот так, Государь, идут дела в сей стране, которая более всех прочих на земном шаре приспособлена для того, чтобы портить людей. Люди разумные бросаются здесь в крайности, а держав­шиеся сих крайностей изначально и вовсе впадают в помешатель­ство ума. Все тут огромно, имеет гигантские размеры, ничему не соответственные, головы в буквальном смысле помрачаются, и наиболее расположена здесь к порче натура итальянская. Послед­ний римский посол часто говаривал со мною о сем предмете. Луч­ше всего противустоят окружающему влиянию англичане, но истинными идолами русских являются французы. Французский гений подчинил их подобно человеку, оседлавшему лошадь; это еще одно явление из ряда необычнейших. Русские иногда сопро­тивляются сему владычеству, но тщетно, они опять и опять под­ падают под него, и особливую власть имеет язык: французский здесь ничуть не менее нужен, нежели в Париже, и знают его бес­примерно лучше, чем русский. Менее всего в фаворе язык италь­янский. У Императора есть даже какое-то противу оного предубе­ждение. Русские терпят его лишь в музыке, насколько требует того мода и мнение Европы, но по сути совершенно ничего в нем не разумеют, и хотя не желают никак сие признать, куда как пред­почитают музыку французскую. Незнание французского языка есть превеликий недостаток для пьемонтских офицеров, которые дале­ко не так хорошо оным владеют, как требуется в этой стране. Погрешности <...) французского прощаются только англичанам.

Вообще же страна сия отдана иностранцам, и вырваться из их рук может лишь посредством революции. Повинен же в этом Петр, коего именуют великим, но который на самом деле был убийцей своей нации. Он не только презирал и оскорблял ее, но научил и ненавидеть самое себя. Отняв