Петербургские письма

собственные обычаи, нравы, харак­тер и религию, он отдал ее под иго чужеземных шарлатанов и сде­лал игрушкою нескончаемых перемен. Здесь бессильно любое ле­карство, исключая то великое, что исцеляет подобно сулеме. <...)

12*

179

В этой стране, Государь, мы видим еще одно доказательство того, что человек ничем не может быть доволен, ибо Император, обладая чрезмерной властью, хочет, чтобы избавили его от части оной. Я совершенно уверен, в глубине сердца он любит лишь своего великого друга Президента Соединенных Штатов, ибо вос­питан на республиканских идеях, и это, быть может, есть один из величайших феноменов современного мира; он, например, еще присутствует во главе стола на торжественных обедах, куда при­глашаются особы пяти первых классов, но восседает не на троне под балдахином и не в царских одеждах и короне. Он благодарит камергера за понесенный труд, хотя камергеры должны были бы по полгода интриговать между собой за честь служить ему в та­ких случаях. Он испытывает чуть ли не ужас перед каждым внеш­ним знаком почтения, выходящим за обычные формы, к примеру, целованием руки. Княгиня Белосельская⁹ однажды везла его в своей карете, и он держался за портьеру. Кормилица с ребен­ком княгини на руках поднесла дитя к карете поцеловать руку Императора, которую государь чуть ли не с отвращением отдер­нул. Недавно придворный гравер поднес ему образцы новых мо­нет с его изображением. Они были отвергнуты со словами: «Эти деньги принадлежат не мне, а моему народу». Странные речи, особливо ежели вспомнить, что все сие происходит в стране, где, к примеру, «Придворная Газета» оповещает: «Его Величество Император изволил причаститься в такой-то день Св. Тайн». Ни­когда Император не позволяет себе упоминать о правах монарха или чести своей короны. Он говорит: «Положение, которое я зани­маю; нация, главой коей я имею честь быть...» Я твердо убежден, что ежели сей Государь правил такой нацией, которая имеет в се­бе тонкие струны юга, сия постоянная его озабоченность своею властью над людьми живо ощущалась бы и вознаграждалась чув­ствами одушевления и обожания, возносившими бы его до небес. Но здесь он не на своем месте, он совсем не русский, подданные безжалостно судят его, а он в свой черед не доверяет им и охотно полагается на верность иностранцев; те благодеяния, коими Импе­ратор делает мне честь, не имеют никакого иного источника. Он почитает меня за человека честного, и сего уже вполне достаточ­но, ибо преданность вознаграждается им с великодушной щед­ростью. Бывший голландский посланник барон Хоггер ¹⁰, который все потерял из-за своего нежелания смириться с новым порядком вещей в Европе, получил от него имение и ныне занимает пост курляндского губернатора. Русские недовольны своим государем,

но ведь они всего лишь прелюбопытные дикари. Но ежели служи­ли бы они ему так же, как мы служим нашим монархам, у них не было бы причин для недовольства.

Однако более всего печалит меня удаление друг от друга обоих августейших супругов, которое совершенствуется до такой степе­ни, что я не вижу никакой надежды на столь вожделенное сбли­жение. Отдавая всю мыслимую справедливость добродетели, обхо­дительности, образованности, доброте и, наконец, всем прекрасным качествам достойнейшей Императрицы, я, тем не менее, никак не могу отрицать, что некоторая неуступчивость поведения бесконеч­но повредила ей. Несомненно, чувство сие в большей или меньшей степени созрело под влиянием внешних обстоятельств. Но когда, каким образом? И до какой степени? Никто, абсолютно никто не знает сего, и никому не дано судить о вине обоих супругов. Навряд ли и сами они могут сказать, чья вина была первой. А пока мы видим фаворитку¹¹ со всей ее добротой и красотой, ловкостью и обходительностью, уже привычной властью благодаря той весьма несчастной, предосудительной и вместе с тем естественной связи, которая и возникла из всех оных недостававших прежде качеств. Но зло совершилось, и от него нет лекарства, обратим лишь вни­мание на то, что склонность сия не стоит государству ни рубля и не ведет ни к наималейшему политическому влиянию. Я не устану повторять Вашему Величеству: это дурно, очень дурно и предосу­дительно, но все-таки не в такой мере, как это было у Людови­ка XIV, который силой отобрал жену у одного из своих генералов. Можно лишь сказать: «Это лучше наихудшего». Партия, против­ная Императрице, конечно, не упускает случая воспользоваться ее опалой. Великая Княгиня возвышается по мере того, как ухуд­шаются обстоятельства ее невестки. Уже положительно известно, что ее искательный супруг будет московским генерал-губернато­ром, а это уже верх неосторожности. Великая Княгиня Екатерина отказалась от предложенного ей Мальтийского дворца ¹², пришлось отдать для нее Аничков, который виден из моих окон и где поме­щается Императорский Кабинет¹³. Это особливое министерство, в котором сохраняются личные богатства Императора и куда по­ступает десять миллионов дохода. Дабы переменить назначение сего дворца и приготовить все для августейшей принцессы, уже потрачены громадные деньги. Находящаяся позади дворца невоз­деланная земля будет, несомненно, превращена в английский сад. И ежели Ваше Величество только представите себе, что монарх, который по причине возможных случайностей опасается иметь де­тей от собственной жены, ставит при этом во главе д?л в столице тех особ, которым дано право производить на свет российских принцев, то, несомненно, усмотрите лишь новый пример непости­жимых противоречий, свойственных человеку. <...)

Мне стало известно, что новое устройство Сената ¹⁴ уже не подлежит сомнению и вскорости о нем будет объявлено. Я много беседовал по сему предмету с одной важной особой, которая удо­стаивает меня большей близостью, чем мог бы надеяться иностра- ней, а тем паче посланник. Во всей этой реформе я вижу лишь но­вый ход государственного секретаря Сперанского, о котором уже имел честь писать Вашему Величеству. Соответственно с новым устройством все дела должны решаться в верхней палате, то есть комитете министров, так что право доклада получит секретарь, а министры лишь изредка будут видеть Императора. Кто есть сей Сперанский? Вот важный вопрос. Это человек умный, великий труженик, превосходно владеющий пером; все сии качества совер­ шенно бесспорны. Но он сын священника, что означает здесь при­надлежность к последнему классу свободных людей, а именно оттуда и берутся, вполне естественно, внедрители всяких новшеств. Он сопровождал Императора в Эрфурт и там снюхался с Талей- раном; кое-кто полагает, что он ведет с ним переписку. Все дела его управления пронизаны новомодными идеями, а паче всего — склонностью к конституционным законам. Он был ревностным по­кровителем того самого Фесслера, о коем я имел честь писать Ва­шему Величеству. Должен признаться в крайнем своем недоверии к государственному секретарю. Та же самая особа, про которую я только что упоминал, говорила мне, что не узнает более Импе­ратора, до такой степени сделался он философом. Слова сии по­разили меня. Ваше Величество не должен даже на мгновение сом­неваться в существовании весьма влиятельной секты, которая уже давно поклялась низвергнуть все троны и с адской ловкостью ис­пользует для сего самих государей. <...)

1 д'Андраде, Родриго Наварро — португальский дипломат. Поверенный в де­лах в С.-Петербурге (1804—1812, 1814).

2 Очарован нашим приятелем — имеется в виду император Наполеон I.

3 Решид Ахмед-паша — губернатор Румелии. В 1809—1811 гг. начальник гарнизона крепости Браилов. В 1811—1812 гг. великий визирь и главнокоман­дующий турецкой армией.

4 Дело было жарким <•. •> и закончилось в пользу русских — «В июне Ку­ тузов выбил великого визиря из его укрепелнных позиций при Разграде, а 4 июля подошел к его лагерю у Кади-Кея в трех с половиной милях от Ру- щука. У него было 18.000 человек при 114 орудиях против 60.000 турок с 78 орудиями. Сражение было ожесточенное и кончилось поражением турок» (История XIX века/Под ред. проф. Лависса и Рамбо. Т. 2. С. 173).