Петербургские письма

достоверных сообщениях, что женщины мои смогут беспрепятственно выехать из Франции. Однако это было заблу­ждением. Жена моя не могла не только получить, но даже не ре­шилась просить в Турине о паспорте, поелику имела пример отка­за при вполне схожих обстоятельствах. Первое письмо от нее по­вергло меня в уныние, ибо лишало почти всякой надежды. Во вто­ром она сообщает, что написала в Париж и нет оснований совсем отчаиваться. Я же весьма опасаюсь преследующей меня судьбы, и мне кажется, что все это было лишь прекрасным сном. Если не останется никакой надежды, то я могу вообразить лишь одну равную сему беду: ехать к семейству моему туда, где оно теперь находится; однако даже избегнув сего несчастия, что зависит толь­ко от меня самого, я отнюдь не перестану быть несчастнейшим в свете человеком, видя себя умершим для детей своих задолго до того, как меня похоронят. <...)

Бедствия и неурожай на сей границе и за ее пределами дохо­дят до крайности. Трудно понять, как живут эти колоссальные армии. Его Величество Император имеет военное преимущество благодаря географическому своему положению, но что будет даль­ше, и к чему приведет голод? Это для меня непонятно. Из Турции никаких известий, равно как и об открытии портов[83] ; это тайна тайн, здесь человеческий разум совершенно бессилен. <...)

P. S. Кажется, уже нет никаких сомнений относительно пла­нов Наполеона. Он надеется, что Император попадет в безвыход­ное положение вследствие закрытия портов и полного упадка тор­говли, отчего воспоследует падение банковского кредита; в рав­ной мере он уповает на недород, болезни, дезертирство и пр. Тогда-то он и нападет. Урожай сего года может весьма повлиять на события; в прошлом году он был ничтожен, а что будет в- этом, неизвестно; произрастание сильно задержалось, и сейчас, когда я пишу эти строки, здесь, в Полоцке, нет еще ни травинки. Пода­ти на сей 1812 год, похоже, превзойдут все предыдущие. Продол­жится ли таковое состояние? Сие невозможно ни отрицать, ни утверждать. Многие, особливо в чужих краях, говорят: «Зачем бесполезно мучить себя? Почему бы не начать войну первыми?» Подобные мысли совершенно резонны. Однако Император знает сам, что ему делать, и я не беру на себя смелость осуждать его. <...)

Император поручил мне составить проект указа о восстанов­лении Королевства Польского и манифеста, к сему относящегося, что и было мною исполнено. Впрочем, навряд ли можно теперь на­деяться на что-либо в этом отношении.

134. КОРОЛЮ ВИКТОРУ ЭММАНУИЛУ I

ПОЛОЦК, 22 ИЮНЯ (3 ИЮЛЯ) 1812 г.

<. .) Война началась к концу июня; Император был в Вильне, Наполеон — в Варшаве. Сначала ездили от одного к другому тол­пы посланцев, а Император (можете ли вы поверить сему, Ваше Величество?) еще ждал формального объявления войны по всем правилам старинных обычаев. Никто в этом отношении не хочет ни исправляться, ни научаться. Наполеон двинулся из Варшавы со 100.000 солдат; он быстро достиг Ковно и ночью вброд перепра­вился через Неман (я не знаю, в какой именно день это произо­шло). 25 июня он занял Вильну, через сорок восемь часов после того, как выехал оттуда Император, увозя с собой все, что только возможно, вплоть до физических и математических инструментов из Университета. Французы вклинились между армией Импера­тора и армией князя Багратиона; о расположении оной я уже имел честь писать Вашему Величеству. Некоторые военные полагают, что соединение их невозможно; надеюсь, они заблуждаются. С са­мого начала кампании мы видим осуществление плана, явившегося для всех совершенно неожиданным: изнурять Бонапарте войною на испанский манер, отнюдь не вступая в генеральную баталию. Польшу ¹ отдают шаг за шагом. Отступая, русские или уничто­жают все, или забирают с собой; они не оставляют ни лошади, ни коровы, ни барана, ни курицы. Французы, со своей стороны, приходят подобно изголодавшимся диким зверям. У них нет ни сапог, ни одежды, ни хлеба, ни даже денег, одно лишь ружье, впрочем, превосходное; но они откладывают его в сторону, чтобы идти по домам и забирать там все оставшееся после дотошного изничтожения. Главным автором сего русского плана является некий прусский офицер по имени Пфуль², нечто вроде профессора исторической тактики, весьма приближенный к Императору. Он обессмертил себя, предсказав в начале Испанской войны, что испанцы не продержатся и года. Впрочем, может случиться и так, что один из сих древних военных механизмов, имеющих ума не более, чем чугунная пушка, ошибется там, где надобно принимать в соображение нравственную сторону войны, каковое свойство и создает настоящего генерала. Теперь же я не спешил бы осуждать избранный план; меня уверяют, что французы вне себя от бешен­ства, ибо они обольщались надеждою закончить войну в два ме­сяца, после одного сражения. У Наполеона в армии только пятая часть французы; остальное — немцы, поляки, итальянцы, пьемонт- ЦЫ и испанцы. Легко сообразить, какие чувства и к какому оте­честву одушевляют сих людей. Двое испанских пленных, услышав о повелении Императора отправить их домой, сказали, что если бы и остальные знали про это, то сбежали бы все без исключе­ния. По имеющимся сведениям, французская армия терпит вели­чайшую нужду в провианте. Два офицера, ездившие из Вильны в Ковно с депешами к неприятелю, заметили на протяжении не­скольких миль восемьсот конских трупов. На этой же стороне в сем отношении все хорошо: и люди, и лошади в прекрасном со­

стоянии. Несомненно, если Наполеон будет идти вперед, положе­ние его станет крайне опасным, ибо в случае вынужденного от­ступления, подобно Массене в Португалии³, это обойдется ему дороже, чем сему последнему. Ведь надобно будет отступать сре­ди необозримой равнины под натиском свежей кавалерии. Я не берусь судить о русском плане в целом, но очевидна опасность обескуражить солдата, который не любит беспрерывно отступать. Пока же дух весьма хорош, выправка отличная, и при всех стыч­ках на аванпостах русские неизменно берут верх. Через два или три дня главная императорская квартира будет на берегу Двины при впадении Дриссы, что в шестнадцати верстах от меня. Как мне сообщили, Император сказал: «Если ему так хочется, я за­веду его до Волги». Не сомневаюсь, Наполеон сделает все воз­можное и невозможное, чтобы дать генеральное сражение, которое решило бы исход войны; но если Император будет отступать и дальше, продолжит ли он преследование? Бросив взгляд на карту, Ваше Величество может убедиться, что тогда у него на плечах окажется князь Багратион⁴ со всей его великой силою. Впрочем, все сие превосходит мое разумение.

Наполеон, вторгнувшись в Россию (вернее, в русскую Поль­шу), распубликовал обращение к своим войскам, которое после обвинения России во всех грехах, заканчивается словами о том, «что он намерен в самое недолгое время навсегда покончить с тем влиянием, каковое Россия присвоила себе за последние пятьдесят лет».

Когда генерал Балашов, военный губернатор Санкт-Петербур­га, приехал по приказанию Императора в Ковно для переговоров с Наполеоном, сей последний среди прочих курьезных вещей ска­зал ему: «Что делает ваш Император во главе своих армий? Луч­ше бы спокойно сидел в столице и управлял государством; что касается меня, то это совсем другое дело, я занимаюсь своим ре­ меслом». И я полагаю, таковое мнение совершенно справедли­во. <. .)

К сему было добавлено: «Он ведет войну, которая не по нраву всему свету, самим его друзьям- англичанам и даже его армии». Балашов возразил ему: «Прошу простить меня, Ваше Величество, но русские воюют с величайшим желанием и жаждут лишь поско­рее схватиться с вами». Наполеон ничего на это не ответил. <...)

209

Генерал Беннигсен, командовавший при Пултуске и Прейсиш- Эйлау, возвращен из отставки и находится теперь в свите Импе­ратора, как и шведский генерал Армфельг⁵, владеющий землями в Финляндии и перешедший по сей причине на русскую службу с чином генерал-адъютанта. Маркиз Паулуччи занимает пост ге­нерал-квартирмейстера. Он все столь же успешно продолжает свою неслыханную карьеру, и пока смелость и напор идут ему лишь на пользу. В этом отношении известны прямо-таки басно­словные, но действительно бывшие случаи. Я еще не встречал никого подобного сему человеку. Мнение его о принятом плане

14 Заказ № 82

военных действий мне неведомо, но генерал Беннигсен осуждает оный.