Жюльен-дю-Со. Он приглашает меня поохотиться на кабанов в лесах Вильнёв-на-Ионне, где их, по- видимому, множество. Представьте себе, я никогда еще не убивал кабана…
— Да и я также!
— О, вы не охотник, — возразил со смехом молодой человек.
— Ваша правда. Одним словом, вы поспешили принять любезное приглашение…
— Да, но не теперь. Охота назначена на двенадцатое число.
— Однако ж вы едете?
— Я хочу воспользоваться путешествием, чтобы посетить тетушку в Лароше.
— Madame Фонтана, начальницу пансиона?
— Превосходную женщину, которую я не видел с сентябрьских каникул.
— Решился ли наконец ваш батюшка отпустить вас в Париж?
— С большим трудом; он стоит на своем: что я могу учиться и в Дижоне. Но я так упрашивал, что он наконец уступил, и я уеду после Нового года.
— Признайтесь между нами, — сказал начальник станции, улыбаясь, — что вам хочется вкусить прелестей студенческой жизни.
— Еще бы, я видел очень мало Париж, но он мне нравится, и я в восторге от возможности провести в нем несколько лет, пользуясь свободой, хотя…
Молодой человек смутился.
— Хотя? — повторил его собеседник, снова улыбаясь. — Есть у вас какая-нибудь тайна? Уезжая в Париж — надеюсь, что мой вопрос не покажется вам нескромным, — не оставляете ли вы свое сердце в Дижоне?
— Если бы в Дижоне, так я и не поехал бы.
— Где же?
— В Лароше.
— Вы влюблены? Серьезно влюблены?
— Мне кажется, что это свойственно моему возрасту.
— О, конечно! Но я держу пари…
— Какое?
— Держу пари, что ваш уважаемый батюшка, честь и слава всех нотариусов, живой кодекс общественных приличий, покровитель браков вполне разных с точки зрения количества приданого, не посвящен в тайну этой любви.
— Ваше пари выиграно.
— Я уверен, дело идет о привязанности таинственной, романтической, поэтической.
— Не ошибаетесь.
— Без сомнения, девушка хорошенькая?
— Хорошенькая — это слишком мало. Представьте себе красоту Рафаэлевой мадонны с грацией парижанки.
— Сколько ей лет?
— Шестнадцать.
— Есть состояние?
— Думаю, очень маленькое.
— По крайней мере надежды в будущем?
— Сомневаюсь.
— Эх, эх, любезный monsieur, очень молодая, без состояния и без надежды на будущее — боюсь, что это не подходит вашему батюшке.
— Увы, я и сам боюсь того же.
— Так что же вы думаете делать?
— Не говорить решительно ничего теперь, а открыть свою любовь позже, когда Эмма-Роза и я достигнем того возраста, когда с нами нельзя уже будет поступить как с детьми. Черт возьми, деньги не все в жизни! Они не составляют счастья.
— Но также и несчастья не делают! — возразил, смеясь, начальник станции.
— Я согласен с вами, что деньги — вещь хорошая. Ну так что же? Мой отец богат, даже очень богат. Значит, я тоже буду богат, и моя милая Эмма может не иметь ничего…
— Mademoiselle Эмма из Лароша?
— Нет, из Парижа.
— Правда, вы сейчас упоминали о ее грации истинной парижанки. Держу пари, что она воспитывается в пансионе вашей тетушки!
— Вы правы.
— Madame Фонтана должна знать ее семью и возможен ли брак между вами с точки зрения вашего батюшки.
— Какая-то тайна окружает Эмму-Розу, что делает ее для меня дороже. Ее мать — вдова, сказала мне тетушка не совсем уверенным голосом. Она занимается торговлей и обожает дочь, об образовании которой очень заботится. Плата за воспитание в пансионе вносится по третям с большой аккуратностью; но, повторяю, тьма покрывает рождение этой девочки, фамилия которой даже неизвестна тетушке, так как мать называет себя просто madame Анжель.
Начальник станции покачал головой с видом, не одобряющим планы Леона.
— Черт побери! — воскликнул он. — Все эти обстоятельства послужат, конечно, большим препятствием. Ваш отец не охотник ни до тайн, ни до потемок, а любит все начистоту. Будьте уверены, что он мечтает вас женить как раз противоположно вашему проекту и не даст согласия на брак с Эммой.
— Конечно, я не пойду против воли отца, но и другой жены, кроме Эммы-Розы, у меня не будет.
— Как, неужели это так серьезно?
— Еще бы, очень серьезно! Я люблю эту девушку всей душой и стремлюсь в Париж вовсе не ради развлечений в Латинском квартале, а в надежде, что Эмма выйдет скоро из пансиона и тогда мне можно будет видеться с нею в доме ее матери, которой я признаюсь в своих чувствах, умоляя не выдавать дочь ни за кого другого, а сохранить для меня, потому что со временем батюшка согласится.
Начальник станций недоверчиво улыбнулся. Леон понял и с живостью спросил:
— Вы полагаете, ничто не в силах сломить упорство отца?
— Я думаю, что через два или три года вы сами перемените свое мнение.
— Почему?
— Потому что дело идет о юношеском увлечении, которое скоро угаснет…
— Никогда! — перебил Леон.
— Ба! Так думают всегда, но с течением времени наступает и забвение…
— Со мной этого не случится!
Разговор прервал служащий, пришедший предупредить начальника станции, что пора выдавать билеты. Леон взял билет первого класса до Лароша и сказал:
— Ни слова батюшке.
— Вот уж напрасно предупреждаете! Будьте спокойны, я не способен открывать чужие секреты.
Поезд подошел к станции. Леон вскочил в вагон первого класса, дверца которого была открыта. Раздался свисток, и поезд тронулся. Сыну нотариуса предстояло ехать пять часов.
В два часа сорок пять минут Леон прибыл в Ларош, красивый маленький городок, построенный полукругом на берегах Ионны. Старинные дома, живописный вид, красивые берега, покрытые виноградниками и мелким лесом; местоположение великолепное, воздух здоровый.
Недалеко от вокзала виднелся на вершине холма большой дом, окруженный парком. Над входом красовалась надпись:
«Пансион для молодых девушек madame Фонтана».
