серьезной сторон? исторіи и относилась очень симпатично къ извращеннымъ произведеніямъ поэтовъ, принимая за образецъ для себя какъ д?янія, такъ и языкъ этихъ романовъ. Наклонность къ дракамъ и ссорамъ, приводившая къ кровавому мщенію изъ-за ничтожныхъ столкновеній, дикая распущенность, ненависть къ гражданскому порядку заступили м?сто настоящихъ рыцарскихъ обычаевъ и вм?сто того, чтобы внушать мужество, настоящую геройскую отвагу, пламенный патріотизмъ и отважныя д?янія нравственнаго характера, книги эти извращали фантазію юношества и уничтожали прежній духъ народа. Вскор? н?которыя уважаемыя лица, какъ, напр., Луи Фидесъ, Алейо Фанласъ, Діего Граціанъ, Мельхоръ Кано, Дуи де-Гранада и Бенито Аріасъ Монтано возвысили голосъ противъ этого позорища литературы, которое «въ Испаніи проявляется ярче, ч?мъ гд?-нибудь». Наконецъ, выступило на сцену законодательство: король Карлъ декретомъ запретилъ вс?мъ вице-королямъ, судилищамъ и нам?стникамъ новаго св?та дозволять печатаніе, продажу и чтеніе рыцарскихъ романовъ. Въ 1555 г. королевскіе кортесы, зас?давшіе въ Вальядолид?, р?шительно потребовали такого-же запрещенія для Испаніи, оправдывая эту м?ру опасностью подобныхъ произведеній для юношества обоего пола. Они даже высказали желаніе, чтобъ вс? существующіе романы были собраны и сожжены. Королева Іоанна об?щала такой законъ, но онъ никогда не былъ изданъ и ни нравственныя пропов?ди уважаемыхъ лицъ того времени, ни законы не могли выт?снить рыцарскихъ романовъ, къ которымъ пристрастился какъ народъ, такъ и образованное общество. Вс? они просто проглатывали эти осужденныя книги, а князьямъ и прелатамъ очень льстили посвященія ихъ. Король Карлъ, открыто уважая эти романы, съ наслажденіемъ читалъ Бельяниса Граціена, самый сумазбродный изъ романовъ этого рода, и когда его сестра, королева венгерская, хот?ла отпраздновать свое возвращеніе во Фландрію, то она не могла придумать для него большаго удовольствія, какъ представить на знаменитомъ праздник? въ Бинс? вс?хъ героевъ этого рыцарскаго романа, въ вид? живыхъ лицъ; при этомъ фигурировалъ даже Филиппъ II. Эти паразитныя растенія проникли даже сквозь священныя ст?ны монастырей: монахи и монахини читали и писали рыцарскіе романы.
Въ такомъ положеніи находились д?ла, когда у Сервантеса зр?лъ планъ подготовить ударъ рыцарскимъ романамъ. Мало изв?стный, покинутый челов?къ, не им?ющій въ своихъ рукахъ другихъ средствъ, кром? ума и пера, задумалъ направить свои силы въ уничтоженію заблужденія, до т?хъ поръ существовавшаго, наперекоръ здравому смыслу и всевозможнымъ законамъ. Но оружіе, съ которымъ онъ вышелъ на борьбу съ безуміемъ, было обоюдоострымъ мечомъ, — оружіемъ насм?шки и поб?да его была такъ совершенна, что со времени появленіи Донъ-Кихота не вышло ни одного рыцарскаго романа, не было даже издано вновь котораго-нибудь изъ старыхъ. Съ той поры и до нашихъ дней, говоритъ Тикноръ, они исчезли такъ совершенно, что, напротивъ, принадлежатъ теперь въ величайшимъ р?дкостямъ и представляютъ единственный въ своемъ род? прим?ръ того, какъ сильнымъ умомъ и м?ткою насм?шкою можно иногда уничтожить ц?лую в?твь литературы, цв?тущую и вс?ми любимую, у народа великаго и гордаго. Какъ ни громаденъ, однакоже, былъ результатъ появленія Донъ-Кихота, т?мъ не мен?е, на первыхъ порахъ книга не произвела всего ожидаемаго д?йствія. Между испанскими историками литературы сохранилось преданіе, что Сервантесу только съ помощію хитрости удалось всучить книгу въ руки образованныхъ людей. Подъ заглавіемъ «Buscapie», онъ издалъ будто-бы брошюру, въ которой хотя и осторожно, но осязательно, далъ понять, что забавная, повидимому, книга заключаетъ ?дкую сатиру на важн?йшихъ придворныхъ людей и преимущественно на любимца короля, герцога Лермы и Кальдерона «придворнаго». Если слухи эти справедливы, то они доказываютъ только, что Сервантесу хот?лось привлечь публику лакомымъ кускомъ, а вовсе не то, чтобы сатира на королевскихъ придворныхъ была его настоящею ц?лью.
Остроумная критика ц?лые два стол?тія пыталась истолковать по своему Донъ-Кихота и навязать его автору тенденціи и взгляды, отъ которыхъ онъ былъ также далекъ, какъ его время отъ нашего. Только полн?йшее неум?нье оц?нить произвольное и непроизвольное творчество Сервантеса могло привести къ подобнымъ абсурдамъ. Нам?реніе его заключалось, по вс?мъ в?роятіямъ, въ томъ, чтобы показать противуположность между поэзіей и прозой въ челов?ческой натур?, или между геройствомъ и великодушіемъ съ одной стороны и холоднымъ эгоизмомъ съ другой, откуда и беретъ начало то заблужденіе, что онъ хот?лъ изобразить д?йствительную жизнь. Но, какъ сказалъ совершенно справедливо Тикноръ, метафизическія тонкости совс?мъ не соотв?тствуютъ духу его времени, которое не было нисколько склоннымъ такой общей и философской сатиры и, кром? того, не соотв?тствуютъ и личному характеру Сервантеса, насколько мы его знаемъ. Онъ былъ, повидимому, полонъ дружеской дов?рчивости и челов?ческой доброты; а также и вся жизнь его противор?чила лишающему бодрости отрицанію всего возвышеннаго и великаго, которое необходимо предполагается при такомъ объясненіи Донъ-Кихота. Критика, которая хочетъ быть справедливою, должна судитъ преимущественно по самому сочиненію, по собственнымъ словамъ писателя. Уже въ предисловіи къ первой части совершенно ясно говорится: «Сочиненіе это не им?етъ никакой другой ц?ли, кром? той, чтобы уничтожить авторитетъ и уваженіе, какимъ пользуются рыцарскіе романы у читающей публики и вообще въ св?т?«, а черезъ десять л?тъ Сервантесъ заключаетъ вторую часть словами: «У меня не было другаго нам?ренія, какъ возбудитъ отвращеніе людей къ лживымъ и безсмысленнымъ сказкамъ, въ форм? рыцарскихъ романовъ, значеніе которыхъ уже подорвано исторіею моего правдиваго Донъ-Кихота и скоро должно пасть окончательно». Почему-же намъ не в?рить этому заявленію автора, если мы знаемъ, какимъ значеніемъ пользуется въ Испаніи каждая отд?льная в?твь литературы?
Очевидно Сервантесъ хот?лъ написать только сатиру противъ упомянутыхъ романовъ и предать ихъ общему осм?янію, чтобы люди, уб?дившись въ ихъ нел?пости, перестали придавать прежнее значеніе. Но перо генія, по остроумному зам?чанію Гейне, всегда выше его: оно захватываетъ гораздо больше его случайныхъ нам?реній и поэтому Сервантесъ, самъ ясно того не сознавая, написалъ великую сатиру противъ челов?ческаго самообольщенія. Если съ нами согласятся въ этомъ, то мы допускаемъ смыслъ Сервантесова Донъ-Кихота, вычитанный въ немъ эстетикою: это произведеніе представляетъ борьбу между идеализмомъ и реализмомъ; длинный и тощій ламанхскій рыцарь есть воплощеніе идеальной восторженности вообще, а толстый оруженосецъ реальный разсудокъ и оба они въ тоже время представляютъ пародію собственнаго пафоса. Фиганръ видитъ даже въ Донъ-Кихот? и его оруженосц? не разногласіе между единичнымъ мечтателемъ и единичнымъ прозаикомъ, а в?чную противуположность односторонняго идеализма и реализма и хвалитъ это сочиненіе, какъ настоящее художественное произведеніе, потому что въ немъ индивидуальность окраски соединяется съ универсальностью значенія.
Чтобы осуществить идеалъ рыцарства, Сервантесъ представляетъ ламанхскаго дворянина съ мозгомъ воспламененнымъ чтеніемъ рыцарскихъ романовъ, но въ тоже время представляющаго настоящую рыцарскую фигуру, челов?ка, исполненнаго чувства чести и восторженности, бодрости, отваги и достоинства. Онъ соединяетъ въ себ? всю отвагу героевъ, вс? доброд?тели ц?лаго рыцарства, им?я передъ глазами фантастическіе образы, которые свели его съума. Онъ хочетъ осуществить еще разъ золотое время странствующаго рыцарства, давно уже превратившагося въ прахъ. В?рный рыцарскимъ обычаямъ, онъ выбираетъ себ? оруженосца, представляющаго съ нимъ полн?йшую противуположность, — хотя добродушнаго и честнаго, фанатически преданнаго своему господину, но нев?жественнаго и легков?рнаго, неуклюжаго и эгоистичнаго, обжору и лжеца, словомъ — реалиста съ ногъ до головы.
Вполн? вооруженные и снабженные провіантомъ, оба вы?зжаютъ изъ родной деревни на поиски приключеній, которыя разгоряченная фантазія рыцаря видитъ и находитъ на каждомъ шагу: в?тряныя мельницы принимаетъ онъ за великановъ, стадо овецъ — за ц?лое войско, галерныхъ каторжниковъ — за испанскихъ ноблей и каждый шинокъ — за дворецъ; тогда какъ оруженосецъ его по своей непосредственности, не сознавая даже своего юмора, превращаетъ чудныя вид?нія своего господина въ голую прозу д?йствительности. Это постоянное столкновеніе идеала съ суровою прозой д?йствительной жизни, пафоса стараго времени съ настоящимъ должно приводить въ самымъ страннымъ результатамъ, которые постоянно подтверждаетъ справедливость геніальныхъ словъ: du sablime au ri'd'cule il u y' a qu un pas, пока наконецъ наши представители идеализма и реализма, помятые и т?ломъ и душою, возвращаются на родину. Но на этомъ, какъ поясняетъ Сервантесъ, исторія ихъ далеко еще не кончена. Этимъ заключается первая часть. Посл? ея появленія мы не им?емъ никакихъ св?д?ній о Сервантес? почти въ теченіе восьми л?тъ; только въ 1613 году, когда онъ издаетъ свои новеллы, мы встр?чаемъ его имя и, въ предисловіи въ этому собранію прекрасныхъ сочиненій, онъ об?щаетъ вторую часть Донъ-Кихота. Но когда онъ дошелъ до 58 главы въ Фарагон? (1614), появилась вторая часть Донъ-Кихота. Авторъ ея былъ изв?стный Алонзо Фернандецъ де Авеллаведа изъ Тардезильяза, подъ именемъ котораго скрывалось какое-то духовное лицо и вм?ст? съ т?мъ писатель комедій. Въ этомъ литературномъ факт?, единственномъ въ своемъ род?,
