да и многіе были тогда такого же мн?нія. Донъ-Кихотъ усп?лъ между т?мъ успокоиться, и об?дъ кончился мирно. Въ ту минуту, когда встали изъ-за стола, въ столовую вошли четыре д?вушки: одна несла серебряный тазъ, другая такой же рукомойникъ, третья два б?лыхъ, какъ сн?гъ, полотенца, четвертая же, съ засученными по локоть рукавами, держала въ б?лыхъ рукахъ своихъ кусокъ неаполитанскаго мыла. Первая д?вушка подошла къ Донъ-Кихоту и поднесла тазъ подъ самый подбородокъ его; немного удивленный этимъ рыцарь вообразилъ, что в?роятно такой зд?сь обычай, обрывать посл? об?да бороду вм?сто рукъ, и не говоря ни слова вытянулъ во всю длину свою шею; горничная, державшая рукомойникъ, въ ту же минуту облила лицо его водой, а другая помылила ему не только бороду, но все лицо до самыхъ глазъ, которые послушный рыцарь принужденъ былъ закрыть. Герцогъ и герцогиня, не ожидавшіе этой шутки, не догадывались, ч?мъ кончится странное умываніе рыцаря, а между т?мъ когда все лицо Донъ-Кихота покрылось мыльной п?ной, въ руконойник? вдругъ не оказалось воды, и Донъ-Кихоту пришлось ожидать ее въ такомъ вид?, который ногъ разсм?шить кого угодно. Вс? взоры были устремлены на него, и если никто не разсм?ялся, взирая на длинную, бол?е ч?мъ посредственно черную шею рыцаря, на его намыленное съ закрытыми глазами лицо, то это можно было объяснить разв? только чудомъ. Горничныя стояли все время съ опущенными глазами, не см?я взглянуть на своихъ господъ, задыхавшихся отъ гн?ва и см?ха; они р?шительно не знали, что д?лать имъ? наказать ли дерзкихъ горничныхъ, или похвалить за шутку, доставившую такое см?шное зр?лище.
Наконецъ принесли рукомойникъ, и тогда вымывъ Донъ-Кихота и вытеревъ его полотенцемъ, четыре д?вушки прис?ли передъ нимъ и хот?ли было удалиться, но герцогъ опасаясь, чтобъ рыцарь не догадался, что надъ нимъ пот?шаются, подозвалъ горничную съ тазомъ и вел?лъ ей вымыть себя. «Только смотри», сказалъ онъ, «чтобы не было опять остановки за водой». Понявъ въ чемъ д?ло, горничная поторопилась подставить герцогу, также какъ Донъ-Кихоту, тазъ подъ самую бороду, посл? чего четыре д?вушки принялись ныть, мылить и вытирать его, и сд?лавъ свое д?ло съ глубокимъ поклономъ удалились изъ столовой. Впосл?дствіи узнали, что герцогъ далъ себ? слово наказать дерзкихъ д?вчонокъ, еслибъ он? не догадались исправить свою см?лость, вымывъ его самого.
Внимательно наблюдалъ Санчо за церемоніей происходившаго на глазахъ его умыванія. «Пресвятая Богородице!» пробормоталъ онъ себ? подъ носъ; «ужъ не въ обыча? ли зд?сь мыть бороды и оруженосцамъ, также какъ рыцарямъ. Но только, клянусь Богомъ, бритва мн? теперь нужн?е мыла; и еслибъ меня обрили зд?сь, то сд?лали бы мн? величайшее одолженіе».
— Что ты шепчешь, Санчо? спросила герцогиня.
— Слышалъ я. ваше сіятельство, отв?тилъ Санчо, что у большихъ господъ посл? об?да льютъ на руки воду, а зд?сь такъ вотъ бороду мылютъ; много значитъ нужно прожить на св?т?, чтобы многое увид?ть. Сказываютъ также, что тотъ, кто много живетъ, много претерп?ваетъ, но такое умыванье, какое вид?лъ я недавно, можно назвать скор?е удовольствіемъ, ч?мъ б?дой.
— Что-жъ? если теб? угодно, сказала герцогиня, я велю моимъ горничнымъ намылить и вымыть тебя хоть въ щелок?.
— Теперь довольно было бы для меня побриться, отв?чалъ Санчо, а что будетъ потомъ одинъ Богъ знаетъ.
— Слышите, сказала герцогиня метръ д'отелю; потрудитесь исполнить желаніе Санчо.
Метръ д'отель отв?тилъ, что Санчо стоитъ только приказывать и воля его будетъ исполнена. Сказавъ это, онъ отправился об?дать, пригласивъ съ собой Санчо; Донъ-Кихотъ же и хозяева остались въ столовой, разсуждая о рыцарств? и боевыхъ подвигахъ.
Герцогиня просила Донъ-Кихота подробно описать ей красоту Дульцинеи. «Судя потому, что говорятъ о ней, дама ваша должна быть очаровательн?йшей красавицей не только въ ц?ломъ мір?, до даже во всемъ Ламанч?«, добавила она.
Донъ-Кихотъ со вздохомъ отв?тилъ ей: «еслибъ я могъ вынуть изъ груди моей сердце и положить его передъ вами, герцогиня, на этотъ столъ, я избавилъ бы себя отъ труда говорить о томъ, что трудно даже вообразить. На моемъ сердц? вы бы увид?ли всец?ло отпечатл?вшійся образъ Дульцинеи. Но къ чему стану я описывать черту за чертой, точку за точкой, прелести этой несравненной красавицы? это тяжесть, достойная иныхъ плечей; это красота, достойная быть нарисованной на полотн? и дерев? кистями Тимонта, Парровія и Апеллеса; это образъ, достойный быть выр?заннымъ р?зцомъ Лизиппы на мрамор? и стали; и достойно восхвалить ее могла бы только реторика Цицерона и Демос?ена.
— Что это такое реторика Демос?ена? спросила герцогиня; этого слова я никогда не слыхала.
— Демос?енъ и Цицеронъ были величайшими ораторами въ мір?, герцогиня, отв?тилъ Донъ-Кихотъ, и реторика ихъ называется Демос?еновской и Цицероновской.
— Да, да, подхватилъ герцогъ; вы сд?лали необдуманный вопросъ, сказалъ онъ, обращаясь къ жен?. Во всякомъ случа?, господинъ Донъ-Кихотъ доставилъ бы намъ большое удовольствіе, описавъ свою даму; еслибъ даже онъ набросилъ легкій эскизъ ея, не бол?е, и тогда, я ув?ренъ, онъ пробудилъ бы зависть въ сердцахъ первыхъ красавицъ.
— Я бы вамъ охотно описалъ ее, отв?тилъ рыцарь, еслибъ несчастіе, постигшее Дульцинею, не уничтожило въ моей памяти ея образа. Увы! несчастіе Дульцинеи таково, что я чувствую себя способнымъ теперь бол?е оплакивать ч?мъ описывать ее. Отправившись н?сколько дней тому назадъ поцаловать руки, получить передъ третьимъ вы?здомъ моимъ ея благословеніе и узнать волю моей дамы, я нашелъ не ту женщину, которую искалъ. Я нашелъ Дульцинею очарованной, превращенной изъ принцессы въ крестьянку, изъ красавицы въ урода, изъ ангела въ дьявола; благоуханное дыханіе ея превратилось въ смрадное, изящество въ грубость, скромность въ нахальность, св?тъ въ мракъ, наконецъ Дульцннея Тобозская превратилась въ грубое, отвратительное животное.
— Пресвятая Богородице! воскликнулъ герцогъ; какой же это мерзавецъ сд?лалъ міру такое зло? Кто отнялъ у этой женщины радовавшую ее красоту и скромность? Кто лишилъ ее прелестей ума, составлявшихъ ея наслажденіе?
— Кто же, отв?чалъ Донъ-Кихотъ, если не злой волшебникъ, одинъ изъ многихъ, пресл?дующихъ меня враговъ; одинъ изъ этихъ нев?рныхъ, посланный въ міръ все омрачать, затм?вать подвиги добрыхъ и возвеличивать злыхъ? Волшебники пресл?довали, пресл?дуютъ и не перестанутъ пресл?довать меня, пока не низвергнутъ и меня и мои великіе рыцарскіе подвиги въ глубокую бездну забвенія. Они ранятъ и поражаютъ меня всегда въ самое больное м?сто: — согласитесь сами, отнять у странствующаго рыцаря даму, это все равно что лишить его глазъ, которыми онъ смотритъ, лишить озаряющаго солнца и питающаго его вещества. Я говорилъ уже иного разъ и повторяю теперь, что странствующій рыцарь безъ дамы подобенъ дереву безъ листьевъ, зданію безъ фундамента, т?ни безъ предмета, кидающаго ее отъ себя.
— Безъ сомн?нія, сказала герцогиня; но если в?рить недавно появившейся исторіи вашихъ д?лъ, возбудившей такой всеобщій восторгъ, то нужно думать, благородный рыцарь, что вы никогда не вид?ли Дульцинеи, что эта дама не этого міра, что она родилась въ вашемъ воображеніи, украшенная вс?ми прелестями и совершенствами, какими вамъ угодно было над?лить ее.
— На это многое можно сказать, отв?тилъ Донъ-Кихотъ. Одинъ Богъ знаетъ, есть ли на св?т? Дульцинея? Существуетъ ли она въ д?йствительности, или только въ воображеніи; это одинъ изъ т?хъ вопросовъ, до окончательнаго разр?шенія которыхъ не сл?дуетъ доходить. Не я произвелъ на св?тъ мою даму, но я постигаю и созерцаю ея, полную т?хъ совершенствъ, которыя могли бы прославить женщину во всей вселенной. Она красавица въ полномъ смысл? слова; строга и величественна, но не горда; влюблена безъ чувственныхъ помысловъ; благодарна изъ в?жливости и в?жлива по врожденному благородству чувствъ; наконецъ, она женщина знатнаго рода; говорю это потому, что на благородной крови красота отражается съ большимъ блескомъ, ч?мъ на простой.
— Вы совершенно правы, вм?шался герцогъ, но господинъ Донъ-Кихотъ позволитъ мн? сообщить ему н?которыя мысли, родившіяся во мн? при чтеніи исторіи его подвиговъ. Соглашаясь, что Дульцинея существуетъ въ Тобозо, или вн? Тобозо, и что она д?йствительно такое совершенство, какимъ вы только что изобразили ее, нужно признаться однако, что знатностью рода она не можетъ равняться съ Оріанами, Аластраіарами, Мадазимами и другими подобными имъ дамами, которыми наполнены рыцарскія исторіи.
— На это я отв?чу вамъ, сказалъ Донъ-Кихотъ, что Дульцнея дочь своихъ д?лъ, что достоинства искупаютъ происхожденіе, и что доброд?тель въ челов?к? незнатномъ достойна большаго уваженія, ч?мъ порокъ въ знатномъ. Къ тому же Дульцинея обладаетъ такими достоинствами, которыя могутъ возвести ее на ступени трона и вручить ей скипетръ и корону; вамъ изв?стно, герцогъ, что доброд?тели прекрасной и
