книги 'Надзирать и наказывать' и парод оксальным образом находит свою кульминацию в 'Воле к знанию'. Дело в том, что различие природы власти и природы знания не препятствует их взаимодопущению, взаимному захвату областей распространения и взаимной имманентности. Науки о человеке неотделимы от делающих их возможными отношений власти, которые к тому же поощряют знания, более или менее способные к преодолению эпистемологического порога или к формированию познания: например, для науки о половых отношениях необходимы взаимоотношения 'кающийся — исповедник', 'верующий — духовник', а для психологии — дисциплинарные взаимоотношения. Речь идет не о том, что науки о человеке обязаны своим происхождением феномену тюрьмы, а о том, что они предполагают диаграмму сил, от которой зависит и сама тюрьма. И наоборот, взаимоотношения сил оставались бы транзитивными, нестабильными, исчезающими, почти виртуальными, во всяком случае неизвестными, если бы они не осуществлялись в оформленных или стратифицированных отношениях, формирующих знания. Даже знание о Природе и прежде всего происхождение порога научности отсылают к силовым взаимоотношениям между людьми, но к таким, которые сами актуализируются в этой форме: никогда знание не отсылает к субъекту, который был бы свободен по отношению к диаграмме власти, но диаграмма власти никогда не бывает свободной по отношению к актуализирующим ее знаниям. Отсюда утверждение некоего комплекса власть-знание, который связывает диаграмму с архивом и сочленяет их, исходя из их разнохарактерности. 'Между техниками знания и стратегиями власти не существует никакой экстериорности, даже они играют свою специфическую роль, и сочленяются друг с другом, исходя из различия между ними'*.
Взаимоотношения власти представляют собой дифференциальные отношения, которые определяют сингулярности (аффекты). Стабилизирующая и стратифицирующая их актуализация — это интеграция, операция, состоящая в прочерчивании 'общей линии силы', в соединении единичностей, выстраивании их в линию, их гомогенизации, серийном расположении, конвергенции[9]. Кроме того, немедленной глобальной интеграции не бывает. Бывает, скорее, множество локальных, частичных интеграции, каждая из которых соответствует определенным взаимоотношениям, определенным единичным точкам. Интегрирующие факторы, движущие силы стратификации образуют общественные институты: Государство, а также Семью, Религию, Производство, Рынок, даже само Искусство, Мораль… Общественные институты — это не источники и не сущности, и у них нет ни сущности, ни интериорности. Это практики, оперативные механизмы, которые не объясняют феномен власти, потому что они определяют ее взаимоотношения и довольствуются их 'фиксацией' в воспроизводящей, а не производящей функции. Не существует и Государства, есть только огосударствление, и также обстоит дело со всеми остальными случаями. Следовательно, для каждой исторической формации следует задавать вопрос о том, что относится к каждому институту, существующему в этой страте, то есть какие взаимоотношения власти он интегрирует, какие взаимоотношения он поддерживает с другими институтами, и как происходят эти перераспределения от одной страты к другой. Здесь опять же речь идет о весьма разнообразных вторжениях, как горизонтальных, так и вертикальных. Если форма-Государство в наших исторических формациях захватила столько взаимоотношений власти, то произошло это не потому, что они являются ее производными; напротив, причина этого заключается в том, что процесс 'непрерывной этатизации', весьма, впрочем, разнообразный в зависимости от конкретных случаев, произошел в системах педагогики, права, экономики, семьи, половых отношений и имеет своей целью глобальную интеграцию. В любом случае, государство предполагает взаимоотношения власти, но отнюдь не является их источником. Эту мысль Фуко выражает, говоря, что управление первично по отношению к государству, если под 'управлением' понимать способность воздействия во всех ее аспектах (управлять детьми, душами, больными, семьей…)[10]. Если мы, отправляясь от этого, попытаемся определить наиболее обобщенный характер какого-либо общественного института, например, государства, то, похоже, он будет состоять в организации предполагаемых взаимоотношений между властью и управлением, которые являются молекулярными, или 'микрофизическими', отношениями и располагаются вокруг тотальной инстанции: Суверена или Права — для государства. Отца — для семьи. Денег, Золота или Доллара — для рынка. Бога — для религии. Секса — для сексуального института. В книге 'Воля к знанию' анализируются эти два 'привилегированных' примера: Право и Секс, причем вся заключительная часть книги демонстрирует, как дифференциальные взаимоотношения своего рода 'сексуальности без секса' интегрируются в спекулятивном элементе секса 'как уникального означающего и универсального означаемого', который нормализует желание, осуществляя 'истеризацию' сексуальности. Однако всегда имеет место нечто вроде того, что происходит в романе
Пруста: какая-то молекулярная сексуальность бурлит и рокочет под интегрированными полами.
Именно эти интеграции, эти тотальные инстанции и формируют разные виды знания (например, такие, как 'scientia sexualis'). Но почему и на этом уровне возникает трещина? Фуко замечает, что любой общественный институт непременно имеет два полюса, или два элемента: 'аппараты' и 'правила'. Он организует крупные видимости, поля видимостей, а также крупные 'высказываемое™', режимы высказываний. И, как всякий институт, он 'двуформен', двулик (секс, например, представляет собой одновременно 'секс говорящий и показывающий, язык и свет)'. В более общем плане мы обнаруживаем здесь результаты предыдущих анализов: интеграция актуализируется или действует не иначе, как создавая при этом дивергентные пути актуализации, между которыми она распределяется. Или, точнее, актуализация осуществляет интеграцию не иначе, как создавая также некую формальную систему дифференциации. В каждой формации есть форма восприимчивости, которая образует зримое, и форма спонтанности, которая образует высказываемое. Разумеется, эти две формы не совпадают с двумя аспектами силы или же с двумя видами аффектов: восприимчивость — со способностью получать воздействие, а спонтанность — со способностью воздействовать. Но они от них образуются и находят в них свои 'внутренние условия'. Происходит это потому, что взаимоотношения власти сами по себе формы не имеют и связывают между собой аморфные виды материй (восприимчивость) и неформализованные функции (спонтанность). В то же время отношения знания затрагивают с любой стороны наделенные формой субстанции и формализованные функции, то в виде зримого (восприимчивость), то в виде высказываемого (спонтанность). Сформированные субстанции отличаются зримостью, а формализованные, финализированные функции находят выражение в высказывании. Следовательно, не нужно смешивать аффективные категории власти (типа 'побуждать', 'вызывать' и т. д.) и формальные категории знания ('воспитывать', 'лечить', 'карать'…), которые проходят через видение и говорение с тем, чтобы актуализировать первую группу категорий. Однако именно благодаря этому исключающему совпадение смещению у общественных институтов и возникает способность интегрировать отношения власти, формируя знания, которые их актуализируют и перераспределяют. В соответствии с рассматриваемым институтом или, точнее, в зависимости от характера его функционирования, видимости с одной стороны, и высказывания — с другой достигают того или иного порога, на котором они становятся политическими, экономическими, эстетическими… ('Проблема', конечно же, состоит в том, чтобы узнать, может ли высказывание достичь некоего, к примеру, научного порога, притом, что видимость останется 'внизу'. Или наоборот. Однако именно это и делает из истины проблему. Существуют государственные, художественные, научные видимости, так же, как и постоянно меняющиеся высказывания).
Как же происходит актуализация-интеграция? Из 'Археологии знания' это можно узнать, по меньшей мере, наполовину. Фуко упоминает 'регулярность' как свойство высказывания. Однако регулярность для Фуко обладает весьма точным смыслом: это кривая, соединяющая отдельные точки ('правило'). Взаимоотношения сил как раз и детерминируют единичные точки, отчего диаграмма всегда представляет собой эмиссию единичностей. Совершенно иначе ведет себя соединяющая их кривая, проходящая рядом. Альбер Лотман доказал, что в математике, в теории дифференциальных уравнений существуют 'две абсолютно отличные друг от друга' реальности, хотя они являются абсолютно дополнительными по отношению друг к другу: существование и распределение единичных точек в поле векторов и наряду с ними форма интегральных кривых вблизи от них[12]. Здесь берет начало метод, упомянутый в 'Археологии': серия точек продолжается пока не окажется по соседству с такой единичной точкой, откуда начинается новая серия, которая то сливается с первой (высказывания того же 'семейства'), то уходит в сторону (другое семейство). В этом смысле кривая осуществляет взаимоотношения силы, регулируя их, выстраивая их в ряды, способствуя конвергенции серий, вычерчивая 'линию обобщенной силы': для Фуко не только кривые и графики являются высказываниями, но и сами высказывания являются разновидностями кривых или графиков. Чтобы лучше продемонстрировать, что
