Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945

факт обращением к взглядам на офицерство, принятым в сегодняшней Пруссии.

Большинство бранденбургских дворян не желали поначалу признавать над собой ничьей власти, но первые курфюрсты лишили их прежнего влияния, а Тридцатилетняя война уничтожила их богатства. В этот период было положено начало регулярной армии. Молодые дворяне – грубые, неотесанные и непривычные к дисциплине – выразили готовность поступить на службу и получили офицерские должности. Во множестве сражений, происходивших в те времена, офицеры вели своих солдат в бой, как раньше вели своих слуг, и личным примером вселяли в них мужество. Надо признать, офицеров тех времен отличало также и немалое своекорыстие, но, тем не менее, в их среде началось формирование корпоративного духа, отличительными чертами которого всегда служили товарищество и верность долгу.

Фридрих-Вильгельм I и фельдмаршал принц Леопольд I вместе систематизировали тактику того времени и пришли к выводу, что даже в мирное время войскам необходимы изнурительные ежедневные тренировки. По мере того как годы один за другим проходили без войны, надежды увидеть армию в деле (к чему так стремились офицеры) понемногу угасали, но это не повлияло на то, с каким усердием и точностью они воплощали в жизнь учебные планы. Они делали это не только из чувства долга и не по принуждению, а потому, что свободомыслящий человек, который ценит свою независимость, мирится с таким положением дел в надежде, что когда-нибудь будут война и сражения. Он делает это не как рядовой солдат, у которого нет выбора, он делает это с определенной целью.

Эту цель внушил им Фридрих-Вильгельм I, и он дал каждому офицеру возможность самостоятельно судить о приказах, которые он получает. Эта цель – честь. В испанском уставе 1726 года – первоисточнике, который король перевел на немецкий язык и раздал всем офицерам своей армии, говорится, что офицер обязан подчиняться старшим по званию, даже если это идет вразрез с долгом чести.

Поэтому появился обычай: если офицер хотел показать своему командиру, что честь не позволяет ему служить под его началом, он переворачивал свою пику. Младший офицер также мог помахать перед собой саблей, будучи на карауле, или даже перед лицом врага, если он считал, что старший офицер оскорбил его.

Злоупотребления могут случиться везде, и особенно в те времена, когда в офицерский корпус попадает много грубых, необразованных людей, когда офицеры каждый вечер напиваются пьяными и в их речи появляются непристойные выражения. Эти своеобразные представления о чести вошли в плоть и кровь каждого офицера, и нет смысла обсуждать, чего в этом было больше, пользы или вреда. Во всяком случае, отношение к ним было неоднозначным, и сложилось мнение, что подобные обычаи служат серьезным препятствием к установлению дисциплины. Поэтому, когда в 1744 году Фридрих II вносил исправления в устав, утвержденный его отцом, он опустил всякое упоминание об этом, наложив самый серьезный запрет на все, что напоминало бы о подобной практике.

Фридриху II удалось удержать это под контролем, но совсем искоренить подобные представления он был не в силах. Эти представления не исчезли и до сих пор. Они, я убежден, живы в нашем офицерском корпусе и в какой-то степени заражают каждого, кто получает военное образование. В поддержку этого утверждения я могу привести несколько примеров.

1. Массовый переход прусских офицеров на русскую службу между 1807 и 1812 годами. Незадолго до начала войны 1812 года несколько сот офицеров поступили подобным образом, и среди них было немало людей самого благородного происхождения и поведения, которыми мы сейчас восхищаемся. Они сделали это из духа противоречия, поскольку не желали воевать под командованием Наполеона против России. Они предпочли воевать против своей собственной армии, против прусской армии, потому что считали, что Пруссия, их Пруссия, теперь сражается не под черно-белым знаменем, а под русским флагом.

2. Позиция, занятая офицерством в апреле и мае 1848 года. Большое количество гвардейских офицеров, особенно тех, кто служил в полку «Царь Александр», сражавшемся в Берлине, хотели уйти в отставку, потому что они не одобряли то, что им приходилось делать, и считали, что это бросает тень на их офицерскую честь. Единственный, кому они доверяли, по всей видимости напрасно, был генерал фон Приттвиц, который только что ушел с поста командующего гвардией, чтобы принять командование корпусом. Его ежедневные призывы и деятельность некоторых его сторонников привели к тому, что незначительное количество офицеров все же подали в отставку. Два момента оказали нашим усилиям мощную поддержку – «обращение» офицеров данцигского гарнизона к офицерам гвардейского корпуса и, особенно, частое чтение вслух письма генералу Приттвицу от короля Эрнста-Августа Ганноверского.

3. Таурогенская конвенция. Эта конвенция – дело рук не одного только генерала Йорка. Это был смелый поступок, и к подобным действиям его подтолкнули настроения прусского офицерства – офицеров его собственного корпуса, а также тех, кто был тогда на русской службе. Они увлекли его на свою сторону, нимало не заботясь о том, какой опасности они могут подвергнуть короля. Они руководствовались соображениями чести. Свою честь они ставили выше требований долга. Аналогичные конвенции могут быть заключены и в будущем. Офицеры по-прежнему способны на такие поступки, и Таурогенская конвенция служит для них примером. Такие вещи невозможны нигде, кроме как среди прусского офицерства. Выступление фон Шилла в 1809 году – еще один подобный пример.

4. Офицеры большие роялисты, чем сам король, когда дело доходит до схватки. После марта 1848 года возникло множество заговоров, секретных обществ и собраний. Восемьдесят офицеров из Потсдамского гарнизона едва не отправились в Берлин, чтобы «освободить» короля «силой» и даже «против его воли» и привезти его в Потсдам. Все было уже готово, и оставалось только назначить дату, когда король появился среди офицеров в Мраморном зале Потсдамского дворца. Заявление короля о том, что «в Берлине он был совершенно свободен и под защитой своих граждан чувствовал себя в не меньшей безопасности, чем сейчас среди своих офицеров, и что он приехал сюда, чтобы сказать им об этом», вызвало у них бурю чувств: протест, негодование, сочувствие и слезы.

Одновременно с этим заговором существовал и еще один, организованный майором фон Рооном (ныне генерал-лейтенант в военном министерстве) и господином фон Бисмарком-Шенхаузеном (ныне министр в Санкт-Петербурге). План заключался в том, чтобы убедить генерала Врангеля, в то время командовавшего в Штеттине, отправиться маршем на Берлин, освободить короля и восстановить старый режим. Больше им было не к кому обратиться, но надежды, которые они возлагали на Врангеля, оказались тщетными, поскольку, как выяснилось, он мог вывести из казарм только три батальона.

Выборы в земельный парламент – ландтаг, проходившие в 1858 году, сразу после того, как регент назначил либеральный кабинет министров, – еще один эпизод, в котором офицеры проявили себя, за редким исключением, большими роялистами, чем король. Они почти все до одного проголосовали против кандидатов, выдвинутых кабинетом министров, что равносильно голосованию против пожеланий регента, хоть он и был введен в заблуждение.

И опять же, в тот год народных волнений (1848) младшие офицеры проявили себя большими роялистами, чем король, и старшее офицерство без поддержки своих командиров, несмотря на неодобрение и предупреждения, поддерживали в армии дисциплину и благонадежность. Те, кто этим занимался, были командирами рот и лейтенантами. Чтобы добиться своей цели, они подчас использовали неподобающие методы, но они не получали никакой помощи от своего руководства. Наши командующие и генералы совсем потеряли голову. Они пытались не обращать внимания не только на опасную политическую деятельность отдельных солдат, но и на обычные нарушения дисциплины, которые в то время были очень частыми и имели своей целью подрыв авторитета унтер-офицеров. Про армию нельзя было больше сказать слова, произнесенные нашим величайшим королем[39]: «У меня нет спорщиков». Этого нельзя сказать и сегодня, и, похоже, это время никогда не вернется, и все же «мир покоится на плечах Атласа, а прусское государство – на плечах своей армии».

5. В целом все, сказанное выше, приводит меня к заключению, что прусскому офицерству, как никакому другому, сегодня свойственно огромное стремление к независимости от командования и готовность взять на себя ответственность. Что может быть более убедительным тому доказательством, чем полное неповиновение, проявленное генералом фон Шлаком, когда он незаконно запретил своим подчиненным «раскольникам» или им сочувствующим посещать «раскольнические» собрания и, рискуя карьерой, добился своего. Сегодня вряд ли найдется хоть один генерал, который не ввел бы в своем корпусе каких-либо порядков, противоречащих правилам, провозглашенным Его Величеством.