регулярную армию не прекратят переводить большое количество офицеров ополчения. Сколько же их уже туда попало? Я могу только судить по численному соотношению в 3-м дивизионе, которое мне известно. Здесь в армию хочет перейти сорок один человек, и четверть из них составляют дворяне. Преимущественно это молодые люди около тридцати лет, не стесненные в средствах и полностью независимые. К прошлому году большинство из них уже достаточно долго находились на действительной службе, они подружились с другими офицерами и были вполне довольны своим положением. Люди такого рода конечно же не могут считаться нежелательными элементами, в определенной степени, они – находка для армии, так же как и судейские служащие. Последние уже (с 1858 года) прекрасно вписались в офицерскую среду и были приняты очень тепло, поскольку все они хорошо – и даже очень хорошо – образованны и располагают собственными средствами. Очень скоро я смог произвести их в офицеры. В армии не требуется сдавать экзамены, у этих людей было свое обмундирование, и они получали жалованье. Для них эти деньги были не лишними, хотя они могли обойтись и без них, поэтому такой переход был желателен для обеих сторон.
Однако остальные, составлявшие примерно половину от общего количества, принадлежали к другой категории. Вступив в армию в прошлом году, они вынуждены были отказаться от должностей инспекторов и т. д., но они посчитали, что офицерская карьера подходит им больше и оплачивается выше, и предпочли остаться на действительной службе. О своих взглядах они особенно не распространялись, но некоторые из них действительно придерживались той точки зрения, что я описал. Плохо, если они вынуждены были так поступать, но еще хуже, если они это демонстрировали. К таким людям всегда относятся с недоверием, и их неохотно принимают в свой круг. Однако это не означает, что они не могут причинить никакого вреда, ведь даже в Генеральном штабе признают, что в армии найдется немало офицеров, чье воспитание и образование ничуть не лучше. Как я говорил в своей речи 8 января (я пишу это 21-го), мы надеемся, что высокое звание прусского офицера воодушевит и вдохновит их, как это уже много раз бывало в прошлом.
Дворяне занимают господствующее положение в нашем офицерском корпусе: они полагают, что офицерские должности предназначены лишь для них, а буржуазию допускают лишь в тех случаях, когда без этого невозможно обойтись. Но в Пруссии это не совсем так, даже в кавалерии. В битве при Хохенфридберге в драгунском полку четверо офицеров не были дворянами. И только после семилетней войны Фридрих II распорядился назначать на все офицерские должности, за исключением гусар и артиллерии, только дворян. Это была одна из тех французских идей, что этот великий человек слепо копировал. Во Франции, как и в Пруссии, это было связано с разложением дворянства. У дворянина нет никаких особых достоинств, даже как у офицера, за исключением, быть может, образования и всего, что с ним связано. Те же достоинства есть у всякого, кто родился и был воспитан в богатстве и комфорте. Обедневшее дворянство ничем подобным не обладало, по крайней мере от рождения. Когда по-настоящему бедный человек имеет манеры и взгляды, обычно встречающиеся среди богатых и знатных, то общество не без основания именует их снобизмом. У человека, воспитанного в нужде, мало шансов приобрести хорошие манеры и благородство души. Это невозможно без определенной финансовой свободы. Но, если он стал джентльменом в мыслях и поступках, он не сможет так легко отречься от своего воспитания, в какой бы жестокой нужде он ни оказался. Но конечно, всегда возможны исключения.
По-видимому, прусскому дворянству передался образ мыслей и кодекс чести, принятый у офицерства, а не офицерство переняло традиции дворянства XVII века (которые я ставлю не слишком высоко). Офицеры усвоили, главным образом, так называемые благородные страсти и сопутствующие им пороки: пьянство, драчливость, страсть к азартным играм, невоздержанность и праздность, которая так привлекательна для немцев в целом.
Еще одна черта, которая постоянно проявляется в нашем офицерстве, – это притязания на превосходство над остальными группами и классами во всех сферах жизни, т. е. своеобразный снобизм, опирающийся на благородное происхождение. В прошлом эти черты проявлялись у жандармов, потом в гвардии, и в последний раз они приняли небывалые ранее масштабы во 2-м гвардейском кавалерийском полку в 1850 году и в обоих гвардейских кавалерийских полках в 1859 году. Эта болезнь поражает полк, когда все его офицеры благородного происхождения и очень богаты. По-настоящему богатые люди редко становятся хорошими офицерами и, к сожалению, образ жизни богатых служит примером для бедных, а не наоборот, как следовало бы.
Кодекс чести прусского офицера распространяется даже на тех, кому принадлежит верховная власть. Ни один король или принц не может избежать его влияния или его требований. Честь превыше любых званий, хотя люди, обладающие ими, могут этого не сознавать. Человек чести выполняет приказы по своей воле, и ему не нужен кнут. Честь – его единственный надсмотрщик, совесть – его судья и его награда. Он служит не за деньги и не за почести. Слава и награды льстят ему, но не добавляют ничего к тому, как он выглядит в своих собственных глазах и глазах товарищей. Прусский офицер по-прежнему считает, что долг велит ему сделать все, что в его силах. Ему непонятно, почему у австрийцев считается лестным быть награжденным орденом Марии-Терезии, если он присуждается за то, что человек исполнил свой долг. Цитен и Фердинанд Брунсвикский за весь период Семилетней войны не представили к награде ни одного офицера. Их девиз был прост: «Долг прусского офицера – сделать все, что в его силах, на все остальное – Божья воля».
(Рейхсархив)
Приложение 2
Сведения о социальном составе учеников военных училищ в 1903—1913 годах, со сравнительными данными по 1888 и 1899 годам
Приложение 3
Сведения о процентном соотношении дворян среди офицеров рейхсвера, 1920—1932 годы
Приложение 4
Происхождение и развитие дворянства в Германии
Тацит свидетельствует, что даже у самых первых германцев была своя аристократия. Однако, по всей видимости, та аристократия, которую мы находим у германских племен после Великого переселения народов, лишь отчасти происходила от той, что упоминается Тацитом. После того как отряды германских воинов завоевали северные провинции Римской империи и установили там свое правление, началось формирование нового правящего класса. Этот класс состоял из воинов-победителей, а они, в свою очередь, делились на группы в соответствии со своим положением в обществе. Насколько нам известно, именно эта иерархия солдат и командиров положила начало европейской аристократии. Высшая аристократия произошла от придворных, а графы – от должностных лиц Каролингской имперской администрации, состоявшей из саксонцев и баварцев, подчинившихся франкам, и членов старой местной элиты, перешедшей на службу новым хозяевам. С другой стороны, более мелкое дворянство, составлявшее подавляющее большинство, – это потомки воинов более низкого ранга, ассимилировавшихся впоследствии с имперскими чиновниками. Часть из них жила при дворах королей, герцогов, графов, виконтов, епископов и аббатов или служила им в качестве смотрителей, например, замков или других оборонительных сооружений. Другая часть получила землю, на которой обосновалась, окружив себя подобающего размера двором. Эта земля принадлежала им на феодальных условиях, и за нее они обязаны были служить в войсках своего суверена как рыцари или конные воины.
Практические требования управления, защиты своих территорий и захвата новых сформировали основы средневековой феодальной системы. Феодальный надел можно считать своего рода платой за оказанные услуги. Он предоставлял вассалам материальные возможности для несения конной службы суверену во время войны, что было целью и смыслом раздачи земель, и в то же время служил вознаграждением за службу.
Общественное значение профессионального рыцарства первоначально было исключительно военным, и долго таковым оставалось, но начиная примерно с XII века на первое место выдвинулись собственно титул и положение, т. е. статус. По сути своей статус рыцарства, как такового, оставался неизменным до конца Средних веков и не сильно изменился в связи с появлением новой знати, вызванным «реальной политикой» Карла IV[40] с ее финансовой направленностью.
В начале Средних веков экономическая деятельность ограничивалась преимущественно сельским
