Он бы принял эту версию с чистой совестью, если бы не видел своими глазами, что этот гад творил с ней тогда. Она же и пропала именно после этого.
Как тут не волноваться?
Он даже написал Сабине Мухиной сообщение в Фейсбук, попросился в друзья… Просто в надежде, что она ответит. Уже даже если предложение о дружбе отклонит – и то весть от нее будет.
Но она ничего не отвечала.
Отпуск?
Хорошо бы – отпуск. Лишь бы так…
Гад поорал, побесновался и, похоже, свалил из дому. Вдруг тело перепрятывать поехал? Хотя вряд ли… Он нарядный был, переоделся, как на праздник.
Может, она в больнице? И этот поехал навещать?..
Нет-нет… Чего б он тогда орал там, у себя…
Женька засел у окна, ожидая возвращения убийцы. То, что муж Сабины – убийца, он почти не сомневался.
Почему-то ему казалось очень важным дождаться возвращения этого подонка, чтобы потом окончательно решить, что же предпринять.
Он отлучался только воды попить да в тубзик. Есть не хотелось – жара.
Как всегда, когда что-то его сильно напрягало, Женька взялся за книгу. Были у него любимые книги, от которых спокойнее становилось на душе. Сейчас рука сама вытянула с полки «Карлсона».
Вот оказался бы у него друг Карлсон… они бы устроили этому уроду. Обосрался бы – кроме шуток.
Женька увлекся своими мыслями о том, как залетели бы они с Карлсоном в окно к гаду. Правда, у того стеклопакеты. Трудно попасть будет. Ничего. Они взяли бы по молотку. У бати замечательный набор инструментов. Они взяли бы оттуда по молотку и вломились бы к сволочуге. Карлсон парил бы над его головой и орал бы: «Говори, гад, где тело твоей жены?»
Интересно, на каком языке вопил бы Карлсон? Ну, ладно, пусть на своем родном, шведском. Можно и перевести. Так бы они ему мозги полоскали в два голоса: по-шведски и по-русски. Еще страшнее.
Женьке стало смешно. Он даже есть захотел и принялся прикидывать, успеет ли отбежать к холодильнику, схватить кусок колбасы, булку и вернуться на свой наблюдательный пункт?
А если как раз в этот миг тот вернется? Пройдет через гостиную, и все. И ожидание впустую.
Однако голод все же взял свое.
Женька, как пантера – в три прыжка, – достиг цели, уцепил колбасу, хлеб и нож, вернулся на свой наблюдательный пункт.
Нет, конечно, ничего он не упустил. Две секунды туда и обратно.
Он принялся нарезать колбасу, хлеб. Сооружал бутерброды. Книжка про Карлсона стоймя стояла на подоконнике, не заслоняя главного: вида на противоположное окно.
Его испугал резкий звонок во входную дверь.
Ну, кто там еще?
– Жень, Кот опять пришел, забирай, – послышался голос соседки.
Ну да. Кот. Котяра чумовой. Творит чего захочет. Личность сильная, видите ли.
Женька открыл дверь и впустил Кота. Тот, входя, пихнул дверь лапой, чтоб пошире ему было.
– Пришел, я на балконе цветы поливала, – пояснила соседка. – Сел. Сидит. Сидел-сидел, потом говорит: «Все, выпускай, нагостился».
– Спасибо, теть Маш, я побегу. У меня там колбаса. Он, наверное, из-за колбасы пришел, – заторопился Женька.
– Да мне-то что. Пусть приходит. У нас дружба, всегда рада.
Кто не знает Женькиного Кота, обязательно решит, что соседка-пенсионерка умом тронутая. Ишь, как выражается: «Кот сидел, а потом и говорит…»
А вот кто знает, все поймет правильно.
Кот говорит. Молча, не раскрывая рта, или пасти – как правильнее сказать?
Как он это делает – вопрос, конечно, интересный. Но не главный. Потому что в разговоре главное – что?
Взаимопонимание!
А оно у Кота с собеседником устанавливается просто фантастическое.
Кот появился у них крохотным котенком.
Женька с мамой тащили в дом сумки из «Ашана». Вышли из лифта – у их двери сидит жалкое дрожащее существо. Вернее, не так. Тело его дрожало, но непреклонная воля проступала с первой секунды знакомства.
– Ой ты, маленький, что ты тут делаешь, бедненький? – склонилась над малюткой Женькина мать.
– Вас жду, – ответил Кот, – ну чего стоите, открывайте!
Кот толкнул тощей котеночьей лапой их дверь и даже «мяу» не сказал. Зачем мяу-то? Он же по- человечески к ним обращался и все, что надо, вполне понятно велел!
– Он что? У нас жить собрался? – неуверенно обратилась мать к сыну.
– Ну, видишь же сама, – ответил Женька, четко понимая, что решение Кота окончательное и никаким обжалованиям не подлежит.
Они открыли дверь. Кот (всем сразу стало понятно, что зовут его Кот и никак иначе) вошел первым, обернулся на хозяев и сказал:
– Ну, чего встали? Жрать собираетесь давать или что?
– Он кушать хочет, – прокомментировала мама жалостливо.
– Пойдем, молока тебе дам, – предложил Женька.
– Наконец-то, – вздохнул Кот.
Так и сложились их семейные отношения.
Главным человеком в жизни Кота стал тот, кто первый понял, чего ему надо. То есть – Евгений.
Второе место разделили мать и отец. К ним Кот относился ровно, вежливо, но несколько отстраненно. Правда, если у кого из родителей что болело, он без разговоров запрыгивал на больное место и лежал на нем, пока не становилось легче.
Поначалу у неопытных родителей имели место попытки стряхнуть с себя неумную животину, поскольку и так тошно, отстань. Но Кот плевать хотел на чужую глупость. Он врачевал. И даже не считал нужным вступать в пререкания.
Довольно быстро (даже странно) родители сообразили, что после лежания Кота на больном месте происходит облегчение с последующим исцелением. Поэтому Кот мог беспрепятственно и без всяких там лишних слов залезть на голову к тому, у кого она в данный момент болела, лечь воротником вокруг шеи, если шею продуло, обвиться вокруг горла, если начиналась ангина…
Кота зауважали. О любви можно не говорить – полюбили его, можно сказать, с первого взгляда, еще хлипким котенком. Но любовь без уважения – чувство зыбкое и проходящее. Не очень надежное. В лучшем случае такому любимому грозит «покровительства позор».
А вот любить и уважать – это дело серьезное. Ну а Кот и был серьезным, основательным существом.
Он очень быстро и незаметно вымахал, став крупным, самостоятельным и всепонимающим членом семьи.
И вот, что интересно: он, похоже, решил, что судьбой ему определено жить при Женьке. Скажем, Кот любил дачу. Ну, он там мышковал, охотился, хотя никогда пойманную дичь не жрал: приносил отцу с матерью – пусть, мол, сами решают, как поступать с добычей. Еще он почему-то любил сидеть на крыше дачного дома у печной трубы. Садился – солидный такой, аккуратный, ростом чуть не с эту самую трубу, и смотрел на звезды. Часами так сидел и смотрел. Такая у него шла личная жизнь.
Но на свою любимую дачу Кот соглашался ездить только с Женькой. Едет Женька – едет Кот. Женька остается – Кота ни за что не уговоришь ехать.
Опять же – настаивать не стали: Коту виднее.
И родителям почему-то делалось спокойно, когда сын оставался в московской квартире с котярой. Мистика – но они почему-то верили в сверхъестественные способности Кота, хотя, кроме целительства и
