дочки берегла. Тут и серьги, и броши старинные, заколки и в волосы, и для одежды, ожерелья, перстеньки… В общем, золото, серебро и самоцветные камни…
Пелагея замолчала, вспоминая, как папенька в один из дней ангела застегнул на ее шее изумрудное ожерелье. Никодим с Прасковьей тоже молчали, уставившись в шкатулку. Пелагея очнулась первой. Она захлопнула крышку, снова обернула шкатулку шалью и сказала:
— Сохраните все… церковное и мое золото… тогда половина из этой шкатулки — ваша будет… Для дочки… Дуси вашей… Думаю, это хорошая плата за риск.
— За что? — переспросила Прасковья.
— Ну… за то, что вы беспокоиться будете… как бы к вам председатель милицию не привел…
— Плата хорошая, — уже без всякой дурашливости в голосе сказал Никодим, взял из рук Пелагеи шкатулку и протянул руку за мешком. — Схороним все, не беспокойся… Только уж ты уходи побыстрей, а то вишь… — Он бросил взгляд в окно. — Не гогочут уже… Вдруг ночью по селу пойдут? С них станется… Ты уж лучше иди себе, Пелагея, домой! Иди… А то не ровен час…
Пелагея кивнула и вытащила из-за пазухи две бумажки.
— Вот тут… — она махнула ими перед носом Никодима, — опись в двух экземплярах…
— Чего-чего? — не понял он.
— Ну… записано тут, что в мешке и в шкатулке. Один список вам, другой — мне.
— Это на что ж? — скривился Никодим.
— Чтобы потом сверить… чтобы не пропало ничего.
— Не доверяешь, значит? Чего ж тогда притащилась? Шла бы к тем, кому доверяешь! Кто там у нас чаще всего лбом об пол бьет, а, мать? — И Никодим расхохотался. — Во! К Козыревым иди, а, Пелагеюшка! Им много чего прятать придется! Где свое, там и твое схоронят!
— Не слушай ты моего дурака! — Прасковья вышла вперед и для верности одной рукой взяла попадью под руку, другой — торопливо перекрестилась. — Вот те крест святой! Истинный! Все сбережем! Не сомневайся!
Пелагея вздохнула, пониже натянула на лоб платок и пошла к выходу из холодной и сырой избы самого бедняцкого на селе хозяйства Никодима Епифанова.
Наши дни
МАРИНА, НОННА И ИРИНА
Три женщины в черных одеждах сидели за кухонным столом. Посередине стола стояли ополовиненная бутылка водки и три тарелки: одна с кружочками соленых огурцов, другая — с тонко нарезанной колбасой твердого копчения, третья — с черным хлебом.
— Теперь, я думаю, ты не станешь больше отмахиваться от моих слов, — сказала Нонна и положила в рот прозрачный ломтик копченой нарезки.
Марина слегка тряхнула головой и ответила:
— Если бы мне кто-нибудь посторонний рассказал такое о своей семье, я решила бы, что это одна из страшилок, которыми люди любят пугать друг друга, коротая время в поездах дальнего следования или в больницах.
— Очень качественная страшилка… — проронила Ирина, крутя в пальцах стеклянную стопочку с тремя золотыми ободками.
— Нет, ну ты скажи, Маринка, какого черта Лешка полез разнимать этих уродов? — Нонна вскочила из-за стола и принялась ходить взад-вперед по кухне.
— Они же соседи… — бесстрастно произнесла Марина.
— Ты еще их пожалей, мол, несчастные больные люди… Вот уже год прошел, а я никак не могу успокоиться! Такая несправедливость! — Нонна опять подсела к столу, схватила бутылку, разлила водку по стопкам и сказала: — А вот мы сейчас, девки, выпьем, чтобы им… этим больным людям… алкашам проклятым… чтобы им ни дна ни покрышки… чтобы им жизнь хуже смерти показалась… — Нонна глянула на двух безучастно сидящих женщин, стукнула кулаком по столу и прикрикнула на них: — А ну взяли водку в руки! — Потом подождала, пока сестра с Ириной подняли свои стопки, чокнулась с каждой и закончила: — Чтоб их жизнь стала адом!
Маринины пальцы дрогнули, стопка накренилась, и водка прозрачной струйкой полилась на стол. Нонна взяла из рук сестры стеклянную емкость и, шмякнув ею о стол, раздраженно сказала:
— Ну вот! Я же говорю! Она еще жалеть их будет! Они ее мужа убили! Лешку! Божьего человека! Таких поискать… А она не может им ада пожелать! Курица! Мокрая курица! И всегда такой была!
— Они же не специально его убили, — сказала Ирина. — Если бы специально пришли и убили…
— А нечего нажираться до свинячьего состояния и за ножи хвататься! А Лешка дурак! Ну дура-а-ак!!! Полезть разнимать этих нелюдей! Этих скотов!!! Пусть бы перерезали друг друга, всем бы только легче стало! — Нонна принялась загибать пальцы. — Томке — лучше, потому что этот Вовка, муженек, ее уже всю исколошматил, места живого нет… А Максим, сыночек чертов, из тюряг не вылезает! Дочке Томкиной, Людке — тоже лучше, потому что милый братик уже всех ее мужиков под орех разделал и голыми в Африку пустил. Да и самим этим ублюдкам, Вовке с Максом, лучше было бы, если бы перестали наконец землю коптить и уютно устроились в могилках! Всем было бы лучше, так нет! Лешка не дал этой сволоте порешить друг друга!
— Замолчи, Нонна… — Марина сжала виски руками. — Макса посадили.
— Ой! Не могу! — расхохоталась Нонна. — Посадили! Да для него тюрьма — дом родной! Отсидит, вернется и еще кого-нибудь прирежет! Сына твоего, к примеру, а, Маришка!
— Нонна! Что ты несешь?! — осадила ее Ирина. — Ты пьяна совсем!
— Не пьянее тебя! В общем, ладно… Лешку все равно не вернешь, сколько тут языками ни чеши. Давай, Ира, расскажи моей сеструхе то, что мне рассказывала… Только сначала все-таки выпьем. Не хотите за смерть этих гадов, не надо… давайте за помин душ всех погибших Епифановых… Слишком уж их много набралось… Если бы ваша семейка, Ирка, имела фамильный склеп — уж так переполнился бы… так переполнился… Прямо поленницей гробы складывать пришлось бы…
— Нонна! Ты действительно пьяна! — возмутилась Марина.
— Еще раз говорю: не пьянее вас обеих! Но… все! Молчу! Пьем, девки, на помин… это святое…
Женщины выпили, закусили огурцами с колбасой и хлебом.
— Нет, все-таки не надо было покупать эту колбасу… — опять завелась Нонна. — Это ж не колбаса, а… голландское кружево… или не голландское… черт его знает… Купили бы «Отдельной» или еще какой, чтобы уж ломтями так ломтями. А то прямо не по-русски как-то… — Она сгребла в стопочку штук шесть тоненьких ломтиков, отправила в рот и пихнула Ирину локтем: — Давай, Ирка! Трави свою историю!
— Собственно, это не история… Так, догадки одни… — начала Ирина. — В общем, однажды я слышала разговор матери с отцом… Он еще был жив… Мама сказала отцу, что зря вышла за него замуж, не прислушавшись к словам Федора.
— Федора? — переспросила Марина. — Кто это?
— Федором звали папиного дядю. Да он был на вашей свадьбе… с Пашей еще… Ему тогда было уже лет семьдесят семь… Ну помнишь, такой седовласый старик, величественный, цыганочку еще танцевал с выходом…
— Да-да! Помню! — согласилась Марина. — Красивый такой! Статный!
— Вот! Это тот самый Федор и есть!
— Ты лучше скажи, Ирка, к каким его словам следовало прислушаться вашей матери? — опять встряла Нонна.
— Да… Так вот… Отец тогда здорово возмутился, что, мол, дядя Федя всегда завидовал своему брату Матвею, потому что тот всегда лучше жил. Он, дескать, и детей Матвея не любил, то есть моего отца и его родную сестру… нашу тетю Олю.
— А это так и было? — спросила Марина.
— Ну… мне трудно делать какие-то выводы. Федор был дядей отцу, а нам, значит, дедом, да еще и
