— Брось, Нонна! Ты же видела моих стариков! Да на них же без умиления смотреть было нельзя!
— И все-таки ты можешь чего-то не знать, Боря… Особенно о том, что было с твоей матерью до встречи с Аркадием Матвеевичем.
— До встречи с отцом — да, могу и не знать, но когда они были женаты…
— Тебе могло быть, скажем, пять лет, — перебила его Нонна, — когда Галина Павловна вдруг неожиданно встретила свою первую любовь, от которой и был первый умерший ребенок. Чувства могли в ней вновь взыграть, и она (ты уж извини) изменила твоему отцу…
— Да ну… Чушь собачья… Но даже если предположить, что все было именно так, как ты говоришь, то не мог же ее ребенок умереть абсолютно бесследно! Должны же быть хоть какие-то похороны… Могила, наконец…
— Что-то должно бы, конечно, остаться…
— Ну вот… Хотя…
— Что? Ты что-нибудь вспомнил, Боря?
— Нет… то есть я про другое… В общем, почему-то вдруг вспомнился один странный документ…
— Какой? Где ты его видел? Чей он? — засыпала она его вопросами.
— Понимаешь, я однажды никак не мог найти дома свой институтский диплом. Решил, что оставил его у родителей. Перерыл все ящички в серванте, где лежали документы, старые фотографии, письма и прочий бумажный архив. Неожиданно мне попалось странное свидетельство о рождении…
— Странное? — почему-то испугалась Нонна.
— Да. В нем говорилось о рождении Епифанова Егора… кажется… Степановича. Словом, я могу сейчас перепутать отчество, но точно помню, что оно было не отцовским. Я тогда же бросился к матери с вопросом, что это за Егор. Она вырвала у меня свидетельство из рук с воплем: «Надо же! Так и не отдали!» Я, разумеется, спросил кому. Она сказала, что как-то заезжали дальние родственники и оставили. Даже собиралась в тот же день отослать им свидетельство по почте.
— Отослала?
— Откуда же я знаю! Больше я в их ящиках не рылся, потому что диплом нашел.
— Боря! Это он! — почему-то шепотом проговорила Нонна.
— Кто?! — удивился Борис.
— Ну… один из умерших детей…
— Он же Епифанов, а ты утверждаешь, что мать родила их не от отца…
— Но ведь отчество-то другое! А фамилия ваша, потому что Аркадий Матвеевич, любя твою мать, мог ей все простить и усыновить ребенка!
— Но тогда бы у него было и отчество отцовское!
— Ну… вообще-то… да… А год рождения этого Егора ты, конечно, не помнишь?
— Конечно, не помню.
— И что ты на этот счет думаешь?
— Представь, до сегодняшнего дня вообще ничего не думал! Не вспоминал даже!
— А теперь?
— Да и теперь я склоняюсь к тому, чтобы принять на веру слова матери. Наверняка свидетельство оставили у нас дальние родственники.
— О которых ты никогда не слышал! — саркастически заметила Нонна.
— Ну… так они же дальние…
— Брось, Боря! Какие уж у вас могут быть необыкновенно дальние родственники с фамилией Епифановы, если у твоего отца, не считая родной сестры Ольги, было всего только два двоюродных брата, которые могли передать детям свою фамилию. Но ты же знаешь их детей?
— Да, у нас два троюродных брата. Один из них — Димка… В детстве худющим таким был… Мы с ним учились в параллельных классах, а после школы он затеял какую-то ерунду… кажется, с духовной семинарией… Всей нашей семье это не нравилось… Потом он куда-то уехал. С тех пор я о нем ничего не слышал. Честно говоря, даже и не знаю, что с ним сейчас. А второго брата зовут Сашкой. Это как раз у него дети наркоманы.
— Так вот: даже если предположить, что этот Егор — какой-то внебрачный сын одного из братьев твоего отца, то и отчество у него должно быть соответствующее!
— Нет, точно он был не Федорович и не Иванович. Это я запомнил бы.
— Вот видишь!
— Ну… вижу… — растерялся Борис. — И что теперь с этим делать?
— По-моему, есть смысл разузнать об этом подробнее?
— Каким образом?
— Не знаю… Может быть, спросить у Галины Павловны напрямую?
— И как ты себе это представляешь?
— Никак пока не представляю, но можно и придумать, если постараться.
Борис помолчал немного и спросил:
— Может быть, не стоит ворошить прошлое? Как там у Пристли: не будите спящую собаку!
— Знаешь, Боря! Если бы кто-нибудь догадался разбудить эту собаку пораньше, возможно, в вашей семье не было бы такого количества несчастий! — выпалила Нонна.
— То есть ты всерьез считаешь, что Федор Никодимович, отговаривая мать выходить замуж за отца, имел в виду что-то совершенно конкретное?
— Я в это теперь твердо верю! Слишком много смертей, Борис! Слишком! Вспомни хотя бы, сколько ни в чем не повинных детей погибло: Ванечка, Нина, Аленка твоя… Маришка всерьез боится за Анечку и Сережку.
— Но ведь Аленка… — Борис побагровел и с настоящей угрозой в голосе спросил: — Не хочешь ли ты, Нонна, снять таким образом вину с нас с тобой?!
— Я не считаю себя виноватой! — запальчиво крикнула ему Нонна, тут же соскочила с постели и закуталась в халат. — И вообще! Я не звала тебя сюда! Немедленно смени тон или…
— Или что?! — жестко спросил Борис.
— Или… не знаю что… — уже более миролюбиво проговорила она и опять присела на край постели, потом посмотрела на него и сказала: — Может быть, нам с тобой не стоит больше поднимать эту тему?
— Может, и не стоит… — согласился он, но Нонна всем существом чувствовала, что Борис не сможет не думать об этом. Один только вид ее, Нонны, венчанной жены, всегда будет напоминать ему погибшую дочь. И она ничего не сможет с этим сделать. Да, они могут иногда встречаться, так же неистово, как сегодня, отдаваться друг другу, но спокойны и счастливы не смогут быть, наверно, никогда.
Конец их вечера был скомкан. Они еще попытались целоваться, но поцелуи обоим казались уже сухи и горьки. Нонна предложила Борису поужинать вместе, но он сказал, что не голоден, засобирался и быстро ушел. Она его не задерживала. Закрыла за ним дверь, привалилась к ней спиной и сказала вслух:
— Он больше не придет…
ИРИНА, БОРИС И МАРИНА
— Мама, мы с Андреем хотим сделать на кладбище еще одну скамеечку, — сказала Ирина, размешивая в чашке сахар.
— В каком месте? — спросила Галина Павловна, придвигая поближе к дочери блюдо с пирожками.
— Конечно, возле Ниночкиной… могилы…
Как ни старалась Ирина крепиться, все же не выдержала, уронила голову на руки и разрыдалась. Заколка расстегнулась, и ее длинные волосы накрыли блюдо с материнскими пирогами. Несколько отделившихся прядей попали прямо в чашку с чаем. Галина Павловна, кусая губы и стараясь не расплакаться вслед за дочерью, осторожно вытащила Иринины волосы из чашки, убрала их с пирогов, ласково погладила ее по голове и сказала:
