— Я же не говорю, что ты двух моих братьев ухайдакала! — возмутился он.
— Только одного, — глухо проговорила Марина.
— А хоть бы и так!
Марина помолчала немного и предложила:
— Давай больше не трогать наших с тобой сестер и братьев до лучших времен.
— До каких еще «лучших»? Ты считаешь, что для нас возможно что-то хорошее?
— Я имею в виду тот момент, когда мы все-таки разберемся, что за рок преследует семью Епифановых.
На это Борису нечего было ответить, и он надолго замолчал, потом хлопнул себя по лбу и сказал:
— Маринка! А мать ведь опять ушла от ответа, почему у Егора Епифанова не папино отчество!
— Да… мы как-то увлеклись серьгами, которые приносили несчастья… Ну… ничего, спросим еще и о Егоре…
* * *
Александр Толмачев оказался высоким и статным мужчиной, но с тусклым усталым лицом, покрытым густой сеткой мелких морщин. Он очень удивился Борису с Мариной, которых посчитал довольно странной парой.
— Что-то опять случилось? — спросил он.
— Ты прав, Саша, — отозвался Борис, снимая в тесной прихожей куртку и помогая раздеться Марине. — Последнее время мы встречаемся только тогда, когда что-нибудь случается, причем самое отвратительное. Нам поговорить с тобой надо…
Саша провел нежданных гостей в комнату, где им навстречу из-за компьютерного стола поднялась маленькая женщина самого изможденного вида, с желтым увядшим лицом. Она испуганно оглядела вошедших.
— Не бойся, Леночка, — сразу успокоил ее муж. — Никаких ужасных известий. Борис с Мариной пришли по делу. Поставь-ка чайник. Попьем вместе чайку.
Жена Александра, которая, похоже, так и не поверила, что гости не принесли дурных вестей, с каменным лицом удалилась в кухню. Борис еще не успел придумать, с чего лучше начать разговор, а Лена уже вернулась в комнату и принялась сервировать к чаю низенький журнальный столик. Достав из ящика мебельной стенки нарядную салфетку, она наклонилась к столику, ее клетчатый халатик только слегка распахнулся на груди, но этого было достаточно, чтобы и Борис, и Марина заметили на ее шее изумрудное ожерелье. Оно совершенно не вязалось с домашней одеждой и явно было частью ювелирного гарнитура, к которому принадлежали серьги Галины Павловны.
— Лена, тебе, возможно, мой вопрос покажется странным, — смущенно покряхтев, начал Борис, — но не скажешь ли ты, откуда у тебя такой красоты… кажется, это называется… бусы?
Лена слабо улыбнулась и ответила:
— Это называется ожерелье. А подарил мне его на свадьбу Сашин отец. Вы, наверно, удивляетесь тому, что я ношу дома вещь, в которой надо блистать на приемах и балах, но… Боря, ты ведь знаешь наше положение… К сожалению, сыновья… они тащат из дома все, что можно… Вот и ношу на себе, чтобы… Ну, вы понимаете… Берегу на черный день… мало ли что… Хотя носить его непросто… тяжелое очень, шею страшно давит… Иногда прямо дыхание перекрывает. Тогда приходится снимать, ну а потом опять надеваю, особенно если кто-нибудь из сыновей дома…
Борис с Мариной быстро переглянулись.
— Мы, Саша, собственно, по этому поводу и пришли, — обратился он к Александру. И достал из кармана коробку из-под леденцов.
— Что это?! — опять испугалась Лена.
— Ничего страшного! — улыбнулся Борис, открыл коробку и выложил на уже расстеленную кремовую салфетку серьги. — Не находишь, что очень подходят к твоему ожерелью?
Лена взяла в руки одну из сережек, внимательно разглядела и сказала:
— Да… огранка изумрудов такая же… да и отделка… — Она завела руки за шею, расстегнула ожерелье и положила рядом с серьгами. — Видите, на замочке точь-в-точь такой же бриллиантовый бантик, как на серьгах! Откуда они у вас, Боря?
— Это мамины серьги. Ей их подарил папин отец, тоже на свадьбу. Говорил, что ему они достались от родителей в качестве наследства. Похоже, что наша с Сашкой прабабка Прасковья поделила части этого гарнитура между детьми. Сыну Матвею достались серьги, дочери Евдокии — ожерелье. Возможно, и сыну Федору что-нибудь перепало. Может быть, перстень или браслет от этого комплекта… Мы с Мариной, как я уже сказал, по этому поводу и пришли. — Он повернулся к Александру: — Не знаешь ли ты, Саша, откуда у нашей прабабули, которая всю жизнь прожила в страшной нищете, такие изысканные украшения?
— Не знаю, — покачал головой Саша.
— Неужели никогда не задумывался? — удивился Борис.
— Я об этом задумался только после смерти сестры Татьяны, — ответил Александр. — Она последнее время, как ты, наверно, знаешь, находилась… не дома… Честно говоря, я никогда не интересовался здоровьем сестры, потому что у меня о ней с детства сохранились самые тягостные воспоминания. Что там говорить… Она была настоящей… классической сумасшедшей, которая временами впадала в буйство… Так что, когда родители наконец убрали ее из дома, я только обрадовался. Перед смертью мать сказала мне, чтобы я о Татьяне не беспокоился, хотя я, честно говоря, беспокоиться и не собирался… В общем, мама сказала, что содержание Татьяны оплачено пожизненно.
— Пожизненно? — удивилась Марина. — Разве она находилась в частной лечебнице? В государственной вроде бы таких людей содержат бесплатно…
— Я тогда даже думать не хотел о Татьяне, потому что у меня всегда хватало забот с сыновьями. Ну, заплачено и заплачено. Отлично, что на меня не вешают еще и сбрендившую сестрицу. Когда Татьяна умерла, мне позвонили оттуда, где она находилась. Оказалось, что она жила не в медицинском учреждении, а в частном доме за городом. Люди, которые за ней ухаживали, помогли и с похоронами, а потом отдали мне договор моих родителей с ними. Я сразу удивился сумме и подумал о том, что за такие деньги смог бы вылечить своих сыновей за границей…
— За границей так же трудно вылечить от наркотической зависимости, как и здесь…
— Деньги, Марина, были большие… очень большие…
— Сашка! Откуда у твоих родителей эти деньги и изумруды с бриллиантами? — спросил Борис.
— Не у кого теперь спросить, Боря…
— И ты никогда не слышал в семье разговоров о деньгах и драгоценностях?
— Никогда не слышал.
— Ни намека?
— Лишь однажды… это я уже потом вспомнил… когда призадумался о родительском богатстве… Так вот: однажды Татьяна… она тогда еще была дома… ужасно бесновалась и кричала с настоящей пеной у рта, что все мы прокляты и что не будет нам ни дна ни покрышки… Танька всегда выкрикивала что-нибудь несуразное, всего и не упомнишь, но этот момент четко запечатлелся в моей памяти. Мне было тогда лет двенадцать. Она вцепилась мне в волосы и, таская меня за них по квартире, орала, что и я, маленькая грязная свинья, тоже проклят, проклят, проклят… Татьяну от меня еле отцепили и именно после этого случая увезли из дома.
— И ты, конечно, не спросил у родителей, что она имела в виду, — догадался Борис.
— Если бы у тебя была сумасшедшая сестра, ты тоже старался бы поменьше говорить о ней и особенно о той галиматье, которую она регулярно несла, — горько усмехнулся Александр. Он еще раз оглядел серьги с ожерельем и сказал: — Безусловно, это гарнитур. Так вы, стало быть, только из-за этих украшений и пришли?
— Не совсем, — покачал головой Борис, — хотя они конечно же со всем этим связаны. — И он пересказал Александру все, что они затеяли выяснить.
Когда Борис закончил, Саша некоторое время молча переваривал услышанное, а потом задумчиво проронил:
— То есть вы считаете, что действительно имеет место какое-то проклятие…
— Иначе просто невозможно объяснить трагическое невезение семейства Епифановых из поколения в
