как Дима задумал идти в семинарию.
— Ну вот… — продолжил Борис. — А Симакова… она потом вышла замуж… разумеется, за другого, и они въехали в квартиру как раз напротив нас с Надей. Мы тогда снимали однокомнатную на Гороховой… С Людой мы довольно часто встречались, перебрасывались парой слов. Она всегда говорила, что переписывается с Димкой. Я еще смеялся, не выдерет ли ей законный муж волосенки за эту преступную переписку. А она говорила, что Вадим, ее муж, в общем, знает, что Дмитрий священник, а потому никогда и ничего лишнего себе не позволит.
— И ты думаешь, что эта Люда может знать адрес прихода, где служит Дмитрий? — предположила Марина.
— Какой-то Димкин адрес она точно знает. Другое дело, что он мог его сменить за столько-то прошедших лет, да и переписку с Симаковой тоже вполне мог оборвать. Или Людкин муж все-таки мог не выдержать и изорвать в клочья все Димкины письма вместе с обратным адресом.
— Поговори с ней, пожалуйста, — попросила Марина.
— Поговорить-то я конечно же поговорю, — согласился Борис. — Но если даже у нее найдется адрес последнего пребывания Дмитрия, я не смогу поехать к нему. На работе ни за что не отпустят.
— Я поеду, — твердо сказала Марина. — Для меня это очень важно. Я должна уберечь своих детей! Даже если Дмитрий не посвящен в тайны семейства Епифановых, то, возможно, знает, каким образом снять с семьи проклятие.
— Далось вам это проклятие! — раздраженно бросила присутствующим в ее комнате Галина Павловна. — Мало ли о чем безумная Татьяна приговаривала! Разве можно это воспринимать всерьез! Да и Федор мог наговорить мне гадостей просто так… Люди иногда такое скажут…
— Мама! Ты же сама считаешь, что смертей слишком много! И как же твои серьги, которые никто носить не может! — вспылила Ирина. — Сама же рассказывала, что они несчастье приносят! И почему у Сашкиной Елены ожерелье явно из одного гарнитура с серьгами?
— Лена, кстати, сказала, что носить ожерелье ей тоже очень тяжело, — вспомнила Марина. — Оно ей чуть ли не дыхание перекрывает.
— Я долго думала над всем этим… очень долго… Все прикидывала так и эдак… — после некоторого раздумья заговорила Галина Павловна. — Что касается серег, то они очень тяжелые: крупный камень, богатая отделка. Их действительно невозможно носить долго, но, возможно, именно из-за их тяжести. То же самое, видимо, и с Лениным ожерельем. А то… нехорошее… что происходило с нами, когда я все-таки пыталась носить серьги, скорее всего, произошло бы и в том случае, если бы я их и не надевала. Если рассуждать здраво, то каким образом гнойный аппендицит у вашего отца мог быть связан с серьгами? Или тот ломбард, который ограбили… Уголовники, которые грабили, уж точно не знали о проклятии, если даже допустить, что оно было. Не будете же вы утверждать, что они специально отправились грабить тот ломбард, где лежали проклятые серьги, и специально сдались милиции, чтобы нам их вернули!
— Мама! Проклятие — это нечто мистическое, что никакому здравому смыслу не подвластно! — сказал Борис.
— А если даже допустить, что никакого проклятия не было, — начала Ирина, — все равно остается непонятным, откуда у наших прадедов, которые, как все знают, были первой деревенской голытьбой, взялось такое богатство, как ювелирный изумрудный гарнитур!
— Да, возможно, что с изумрудами дело нечисто, — согласилась Галина Павловна, — но к нам это не может иметь никакого отношения! Думаю, что не стоит ворошить прошлое! Это ни к чему хорошему не приведет! Прошлое невозможно исправить!
— Но если проклятие, связанное, например, с этими изумрудами, действительно имело место, то его наверняка можно снять! — возразила Марина.
— Опять ты про это проклятие!
— Да! Я не могу поверить, что смерть обоих моих мужей и ваших, Галина Павловна, внуков — одно лишь стечение обстоятельств! Почему они «стеклись» именно у нас с вами! Пусть с Павлом у меня не получилось… Пусть на мне часть вины… Но почему погиб Леша? Почему?!
— Марина! Тебе ли не знать, что… Лешеньку… убили… — сквозь мгновенно набежавшие слезы проговорила Галина Павловна. — Любого могли бы…
— Вот именно! Могли бы любого, но этих уродов принялся разнимать именно мой муж! Алексей! Из проклятого семейства Епифановых!
— В том-то и дело, что Леша… — Галина Павловна высморкалась в платок, посмотрела Марине в глаза и закончила: — Не Епифанов…
— Что значит «не Епифанов»? — прошелестела Марина и беспомощно оглянулась на Ирину с Борисом, которые сидели рядом друг с другом на диване.
— Мама! Что ты такое говоришь? — поднялся со своего места Борис.
Потрясенная Ирина с открытым ртом осталась сидеть на месте, только пальцы ее беспокойно забегали по покрывалу дивана.
— В общем… я не хотела говорить, потому что Лешенька… он… был… мне таким же сыном, как и все остальные, — отозвалась Галина Павловна. — Я растила его практически с рождения, но родила… не я… — В ответ на это ее заявление не раздалось ни звука, и она продолжила: — Я уже рассказывала Мариночке, да и Ирише… так что ты, Боренька, тоже наверняка знаешь, что первый мой сынок, Егорушка, умер… Погиб нерожденным и еще один сын, которого мы хотели назвать Володей… Так вот: мне тогда, как вам сейчас, казалось, что все происходит не случайно… Но я ни про какое проклятие не думала. Мне казалось, что все произошло из-за «карканья» Федора. Я думала, что он нас… ну… сглазил, что ли… Хотелось как-то перехитрить его, задобрить судьбу… Именно тогда, когда у меня случился выкидыш на таком большом сроке, в родах умерла молоденькая девушка… У нее никого не было: ни родственников, ни мужа… Ребенка сразу передали в дом малютки. Когда я выписалась из роддома, стала просить Аркадия забрать этого мальчика. Он долго не соглашался. Все-таки у нас уже было двое детей: Боря и Павлик, но потом… В общем, я его уговорила. К тому времени мальчику уже успели дать имя. Только представьте: его назвали Егором, как нашего погибшего первенца. И отчество дали — Степанович. Все дети того дома малютки получали отчество директора этого учреждения. Не буду утомлять вас рассказом, как долго мы добивались усыновления, как мучились с бумагами. Когда наконец все хождения по инстанциям закончились, мальчик уже был у нас дома, я получила на руки свидетельство о рождении, где у него осталось первое отчество — Степанович. Аркадий опять бросился с головой в бюрократический омут, чтобы поменять свидетельство. Я попросила его заодно поменять и имя. Мне казалось, что мальчик будет несчастлив, если ему придется носить имя умершего. Долго Аркадий мучился, но дело все-таки сделал. Так Егор Степанович Ордынцев окончательно стал Алексеем Аркадьевичем Епифановым. Каким образом у нас осталось старое свидетельство, которое нашел Боря, я до сих пор не могу понять. В тот день, когда это свидетельство вдруг выплыло прямо в руки Бориса, я, разумеется, спросила Аркадия, как оно могло у нас остаться. Он только пожимал плечами. Предположил, что оно просто прицепилось за скрепку к какому-нибудь из многочисленных документов. Почему оно за столько лет не попалось мне на глаза, тоже ума не приложу. Вот, пожалуй, теперь действительно вы знаете все мои тайны.
— Мама, как же… — пролепетала Ирина. — Мы с Лешей всегда считали, что очень похожи друг с другом… да и с Павликом… и с отцом…
— Вот так удивительно распорядилась судьба, — горько улыбнулась Галина Павловна. — Леша оказался светленьким, как вы, и с веснушками. Но согласитесь, что он всегда был немножко другим… Вы все чересчур темпераментные, обидчивые, а Лешенька был очень спокойным, разумным таким…
— Да, — согласилась Ирина, — я его больше всех любила… Он был самым добрым из нас…
Сморгнув опять набежавшие слезы и еще раз высморкавшись, Галина Павловна сказала:
— Таким образом, Лешенькина смерть никак не ложится в ту схему, которую вы выстроили. Он не Епифанов. Его не должно коснуться епифановское проклятие!
Застывшая изваянием Марина неожиданно для всех вдруг подала голос:
— Может быть, его смерть — это ваше проклятие, Галина Павловна… Вы ведь действительно любили его как сына. В этом никто не сомневается. И наших с Алексеем детей, которые, получается, вам совсем не родные, вы тоже любите, а потому и они в опасности! Поговори, Боря, с одноклассницей как можно скорее! Я обязательно поеду к вашему Дмитрию!
