— А не надо пить! — ответила ему на это Ирина. — Повторяю: нам хватит Павла!
— Нам вообще хватит, тебе не кажется?! Пережить собственных детей — что может быть страшнее, Ирка?!
— Пережить четверых своих детей, — ответила она, нервно барабаня пальцами по подлокотнику кресла.
— Ну… это уже из области фантастики! Не война же…
— Это, Боря, не фантастика. Я говорю о нашей с тобой матери.
Борис даже не нашелся что сказать, настолько заявление Ирины показалось ему неправдоподобным. Сестра, не дав ему опомниться, пересказала свой разговор с матерью.
— Егорушка… значит… — задумчиво проговорил Борис. — Почему же у него не отцовское отчество?
— Что значит — не отцовское? — удивилась Ирина. — О чем ты?
— Судя по всему, Ириша, мать тебе все-таки не все свои тайны раскрыла. — И он рассказал сестре то, что уже рассказывал Нонне о странном свидетельстве о рождении Епифанова Егора.
— Да-а-а… — протянула Ирина. — Похоже, что все еще только больше запуталось.
— Ладно, вот очухаюсь и, пожалуй, сам приступлю к матери с расспросами.
— Не пил бы ты, Боря… — уже жалобно попросила его Ирина. — Аленушку не вернешь…
— Вот именно не вернешь!! Грешно, конечно, такое говорить, но, когда она была жива, я был при деле — жил ради нее…
— Конечно, грешно… Она же не жила, а мучилась…
— А я облегчал ее страдания, как мог, а теперь… Честное слово, удавиться иногда хочется…
— Верю, Боря, но… — печально отозвалась Ирина, — нам ли, Епифановым, искушать судьбу?! Того и гляди, как бы тебя кто-нибудь другой… не удавил или не прирезал, как Лешу…
Борис перегнулся через подлокотник дивана и из щели между ним и шкафом вытащил бутылку водки, в которой на самом дне еще плескалась прозрачная жидкость. Ирина резким и сильным движением вырвала ее из руки брата, вылетела в кухню и вылила остатки ее содержимого в раковину. Отвратительно запахло сивухой. Ирина вернулась в комнату, опять села напротив Бориса и сказала:
— Вернулся бы ты к Нонне. Она тебя любит.
— Пытался, — невесело усмехнулся Борис. — Не получается у нас… Она на меня в обиде, а мне все время кажется, что трагедия с Аленкой произошла только из-за нас с ней.
— Нет, Боря, все-таки тут дело в чем-то другом, и, кроме матери, нам никто об этом не расскажет. Надо все-таки выяснить, кто такой этот Егор Епифанов. Может быть, это даст нам хоть какую-нибудь зацепку.
— А не пойти ли мне к ней прямо сейчас… — предложил Борис и потрогал свои виски. — Знаешь, мне значительно лучше стало после твоей таблетки…
— Не ходи сегодня. От тебя несет, как…
— Потерпит, — перебил ее он. — На работу все равно не пошел… Да и узнать все хочется побыстрее. Прямо сил нет терпеть!
— Ну… ты хоть побрейся, зубы почисти.
— Побреюсь… А ты, Ир, сделай чего-нибудь перекусить, а! И кофе свари покрепче.
Ирина кивнула, а Борис поплелся в ванную.
* * *
Когда Борис уже собирался шагнуть в раскрывшиеся двери лифта, в подъезд материнского дома вошла Марина. Епифанов, который не видел ее со дня похорон Алексея, ужаснулся тому, как плохо она выглядит. Потускневшие глаза утонули в коричнево-сизых кругах, нос и подбородок заострились, а на лоб опустилась совершенно седая прядь.
— Ты к матери, Мариш? — спросил ее Борис.
— Да… — кивнула она.
— По делу или так…
— Расспросить ее хочу, Боря…
— Ты, наверно, имеешь в виду то, о чем мне рассказала Ира?
— Да… — согласилась она. — Только ваша мать может дать объяснения тому, что со всеми нами происходит.
— Пожалуй… Я к ней иду за тем же самым…
— Хорошо… Вдвоем оно как-то полегче будет…
* * *
Галина Павловна заметно побледнела, когда в коридор ее квартиры вошли совершенно спавшая с лица Марина и Борис, с некрасиво набрякшей под красными глазами кожей и глубокими скорбными складками, протянувшимися от носа к губам.
— Что происходит, мама?! — сразу в коридоре набросился на нее сын.
— О чем ты, Боря? — отпрянула Галина Павловна, но оба, и Борис и Марина, поняли, что она прекрасно поняла, зачем они пришли.
— Ты все знаешь, мама! — не сдержавшись, крикнул Борис. — Надо остановить череду несчастий! Нам не на кого рассчитывать, кроме как на тебя!
— Расскажите все, Галина Павловна! — присоединилась к Борису Марина.
— Я все уже рассказала Ирочке, — трясущимися губами с трудом выговорила пожилая женщина и обеими руками стянула на груди байковый халат. — Спросите у нее. Не надо меня больше этим мучить.
Борис сбросил прямо на тумбочку у зеркала свою куртку, Маринину повесил в шкаф и, будто хозяин, пригласил мать в комнату. Она прошла бочком, как в гости, и села на самый краешек дивана, стянув у горла ворот своего халата.
— Мама! Чей сын Егор Епифанов, свидетельство о рождении которого я однажды нашел среди бумаг? Помнишь, я тогда искал свой диплом?
— Боря… — дрожащим голосом начала Галина Павловна. — Я тебя уверяю: это не имеет никакого отношения к тому, что происходит сейчас!
— А что тогда имеет? — опять не сдержавшись, рявкнул Борис.
— Хорошо… я покажу… — после некоторого молчания согласилась Галина Павловна. — Хотя ни в чем не уверена… потому и говорить не хотела…
Она поднялась с дивана, принесла с кухни табуретку, поставила ее под антресолями в коридоре, хотела было взгромоздиться на нее сама, а потом все-таки предложила сыну:
— Давай ты, Боря… Боюсь, голова закружится…
Борис кивнул, встал на табуретку, открыл дверцу антресолей и спросил:
— Ну… и что достать?
— Там… у стенки… небольшой дощатый посылочный ящик…
Борис вгляделся во тьму антресолей, пошарил в их глубине рукой и сказал:
— Да… есть… Доставать?
— Доставай…
Борис вытащил из недр навесного шкафчика небольшой грязно-желтый ящичек, спрыгнул с табуретки, поставил его на стол комнаты и сделал рукой жест, который призывал Галину Павловну показать то, что она только что пообещала. Жалко вжав голову в плечи, она подошла к ящичку, сняла покоробившуюся от времени крышку и достала из него какой-то предмет, завернутый в старый, истершийся посадский платок. Когда она разбросала в стороны концы платка, взору присутствующих предстала круглая жестяная коробочка из-под леденцов монпансье, которые в советское время за копейки можно было купить на каждом углу. Под крышкой жестянки оказались необыкновенной красоты старинные и, похоже, очень тяжелые серьги с изумрудами в виде капель. Между изумрудами и застежкой находился затейливый бантик, усыпанный мелкими прозрачными сверкающими камешками.
— Как переливаются… — ахнула Марина. — Неужели бриллианты?
— Не знаю, — отозвалась Галина Павловна. — Эти серьги мне подарил на свадьбу отец Аркадия — Матвей Никодимович.
— Я никогда не видел, чтобы ты их носила, — покачал головой Борис.
