— Поплачь, милая, поплачь… легче станет…
— По себе знаешь, да? — неожиданно спросила Ирина, подняв к матери залитое слезами лицо.
Галина Павловна, резко отпрянув от дочери, не ответила.
— Ну что же ты молчишь, мама?! — воскликнула Ирина. — Затянувшаяся пауза работает против тебя!
— Что ты такое говоришь, доченька…
— Что слышишь! Почему ты никогда не говорила нам или хотя бы мне, как женщине, что похоронила уже четверых сыновей?! Что случилось с первыми двумя?!
Галина Павловна продолжала молчать, но лицо ее пошло нервными малиновыми пятнами.
— Ну… что же ты, мама?! Ты же сказала об этом Марине! Почему не мне? Разве в этом есть что- нибудь позорное? Стыдное?
— Нет, но… словом, я не хочу вспоминать! Ты теперь и сама знаешь, как это… тяжко…
— Да, знаю! И ни за что не стала бы тебя этим… пытать, если бы… Мама, дети Епифановых мрут как мухи из поколения в поколение! В чем дело? Я однажды слышала, как ты говорила отцу о том, что Федор Никодимович тебя предупреждал… Что он имел в виду? Почему считал, что вы не будете с отцом счастливы?! Не кажется ли тебе, что пора с этим разобраться? У тебя еще остались мы с Борей и двое внуков! Ты же не хочешь потерять нас всех!
Галина Павловна, сжав губы, покачала головой. Ирина подскочила к ней, обняла за плечи и попросила:
— Ну… расскажи, мама… Облегчи душу…
Пожилая женщина закрыла лицо руками, простонала что-то невнятное, потом все же справилась с собой. Она вытащила из кармана халата носовой платок, вытерла набежавшие слезы и тяжело осела на кухонную табуретку. Ирина подвинула к ней поближе стул и пристроилась рядом, продолжая обнимать за плечи.
— Понимаешь, Ирочка… я не знаю, что имел в виду Федор Никодимович. Я тогда была молода, по уши влюблена в твоего отца и не верила никаким дурным знамениям и предсказаниям. Он ничего не сказал мне, кроме того, что мы не будем счастливы, что ничего хорошего не написано на роду Епифановых. А мне даже в голову не пришло поговорить с ним на эту тему. Я посчитала его слова недоброй шуткой и даже некоторым злопыхательством. Подумала, что не понравилась ему как невестка. Постаралась побыстрей забыть и действительно забыла. Я вспомнила об этих его словах только тогда, когда мы почти подряд похоронили Ванечку и Пашу. Паша действительно был третьим из сыновей, которых я…
Галина Павловна, горько задумавшись, замолчала. Ирина какое-то время не тревожила мать, а потом все-таки спросила:
— Почему же нет могил двух твоих сыновей?
— Первого, Егорушки, есть… Когда мы только поженились с твоим отцом, жили в Любани у моих родителей. Там и могила Егорушки…
— От чего он умер?
— Он… как Маринин Ванечка… Думали, что ерунда, обыкновенная простуда, а он не выкарабкался…
— А другой? Как его звали?
— Мы не успели назвать его никак. Хотели Володей, если родится мальчик, или Танечкой, если выйдет девочка… Тогда еще не было УЗИ или не использовали его для этих целей… не знаю… В общем, у меня случились преждевременные роды, ребенок родился шестимесячным, с какими-то несовместимыми с жизнью отклонениями. Мне его даже не показали. Сказали только, что… мальчик… У него вообще нет могилы… Не знаю, что с ним стало… Его посчитали… как бы выкидышем… А кому ж выкидыши выдают…
Ирина погладила мать по плечу и спросила:
— Это все твои тайны?
— Все… — ответила Галина Павловна и опять всхлипнула.
Ирина подождала, пока мать успокоится, и спросила еще:
— Ты можешь в этом поклясться?! Мы все очень боимся за детей Марины с Алексеем.
Галина Павловна выпрямила спину и сказала, глядя в пол:
— С Лешиными детьми все должно быть в порядке… да и с вами тоже…
— С кем?
— С тобой и с Борей.
— Почему ты так в этом уверена? — удивилась Ирина.
— Н-не знаю… Мне так кажется… Вы с Борисом уже получили сполна…
— Ты что-то недоговариваешь, мама! Что значит получили сполна?!
— Нет ничего страшнее смерти собственных детей. Родители должны умирать первыми… А ваши девочки…
Ирина закрыла лицо руками и прошептала сквозь пальцы:
— Лучше скажи все, мама…
Галина Павловна поднялась с табуретки и, стараясь не глядеть на дочь, сказала:
— Довольно, Ира… Не мучай меня… И так уж… который год от слез не просыхаю…
— Не одна ты!!
— Да… Не одна… Но мне больше нечего сказать тебе, доченька…
* * *
— Ну наконец-то очнулся, — со вздохом сказала Ирина, садясь на стул напротив Бориса, который, морщась, потирал виски.
— Ты здесь откуда? — спросил он, пытаясь оторвать голову от смятой подушки в серой, давно не стиранной наволочке.
— Боря! Хватит с нас Павла! — проигнорировала его вопрос Ирина. — Завязывай с этим!
— Я спрашиваю, откуда ты здесь взялась? — повторил он свой вопрос и с трудом привалился к стене.
— Хотелось бы сказать «от верблюда», но настроение не то. Ты что, забыл, что у меня запасные ключи есть от твоей квартиры?
— Могла бы, между прочим, и позвонить… Не к себе домой идешь… — недовольно пробурчал Борис.
— А я звонила, только без толку!
— Ну и ушла бы!
— Ушла бы, если бы тебя на работе не обыскались!
— Да? — удивился Борис и опять сморщился. — А какой сегодня день?
— Понедельник, Боря! — сказала Ирина. — И с утра ты должен быть на работе, как все нормальные люди!
— Понедельник?! Да ну?! — испугался он и очень быстро спустил голые ноги с дивана, несмотря на дикую головную боль, которая продолжала разламывать ему череп. — Где… это… мои джинсы?
— Не нужны тебе сейчас джинсы. Я договорилась с твоим начальством. Отгул тебе подписали.
— А что ты им сказала?
— Какая тебе разница, что я сказала, — устало отозвалась Ирина и тут же добавила: — Не бойся, не выдала, что ты пьяный, как говорится, в хлам…
— Ир, а у тебя нет какой-нибудь таблетки… Голова ни к черту… Кажется, лопнет…
— Держи! — Она взяла со стола стакан с прозрачной жидкостью и протянула брату.
— Я таблетку прошу…
— Там растворена таблетка. Специально в аптеку бегала! А то ты… как животное прямо… Смотреть противно было!
— А что это? — Борис взял стакан и покачал его в руках так, что прозрачная жидкость закрутилась винтом и образовала в центре стакана воронку.
— Какой-то из вариантов антипохмелина. Пей давай! Спрашивает еще!
Борис опять сморщился и одним глотком опустошил стакан.
— Дрянь… — констатировал он.
