двоюродным. Я никогда не бывала у него дома. Но вот в гостях у папиного двоюродного брата Николая, сына дяди Федора, мы с братьями бывали. По сравнению с нами они действительно жили бедновато. Мы — хоть и в тесной, но в отдельной квартире, а семья дяди Коли — в одной комнате коммуналки. И комната была такой неказистой, узкой, как пенал. Может быть, из-за отсутствия нормальных условий у дяди Коли и тети Маши был всего один сын — Дима. Нам, детям, тогда это было странно: нас такая куча, а Дима — один. Он нам всем казался одиноким, несчастным. Дима в детстве всегда был чересчур худеньким, бледным… Потом, правда, похорошел очень… Впрочем, это не важно… Когда он приходил к нам в гости ребенком, мама тут же принималась его кормить. И еще с собой ему всегда пакеты с едой наворачивала: пирожки, котлеты, а то, бывало, и целой курицы не пожалеет.
— Ты, Ирка, не отклоняйся от темы, — прервала ее воспоминания Нонна. — О чем еще говорили твои родители?
— Когда отец упрекнул в зависти своего дядю Федю, — опять начала Ирина, — мама ответила ему примерно так: «Дядя Федя не завидовал. Он почему-то жалел семью своего брата Матвея и сестры Евдокии. А мне он сказал, что я зря суюсь туда, где никогда не буду счастлива».
— А что ей ответил на это Аркадий Матвеевич? — спросила Марина.
— Конечно, он ей задал вопрос, который наверняка вертится и у тебя на языке: «С чего дядя Федя взял, что она не будет счастлива?» А мама ответила, что, по словам дяди Федора, ничего хорошего не написано на роду Матвея и Евдокии. Дальше дядя Федя объясняться с ней не пожелал, только еще раз посоветовал десять раз подумать, прежде чем выходить замуж за сына Матвея Епифанова. Отец конечно же разорался, что все это ерунда, что ему про все это противно слушать. Кричал, что, когда есть любовь, надо плевать на всякие домыслы злых завистников. Мама сказала, что по любви и вышла замуж, но что теперь он и сам не может не видеть: дядя Федя был прав.
— Она что-нибудь конкретное имела в виду? — уточнила Марина.
— Я не знаю, но этот разговор между ними происходил после похорон Павла… Мама тогда еще обронила что-то, вроде: «Слишком много смертей». Я подумала, что она имеет в виду еще и вашего с Пашей Ванечку. Они ушли как-то друг за другом…
— Знаешь, Ира, теперь смертей действительно много, а тогда… Ванечка с самого начала был слабеньким, а Паша… — Марина резко выпрямилась на стуле. — В его смерти только я одна виновата, а уж никак не ваш дед Матвей.
— Отец тоже так считал… Ты уж прости, Мариш… — Ирина приложила руку к груди, — но мы ведь не считаться обидами собрались, правда?
— Правда, — кивнула Марина.
— Так вот: папа говорил, что это вы, Марина с Нонной, принесли несчастье нашей семье. Дескать, Павел из-за Марины запил и погиб, а Борис к Нонне переметнулся, и тут же Аленушка пострадала…
— Честно говоря, я тоже всегда думала, как ваш отец, — согласилась Марина. — До сих пор ест это меня изнутри… будто плесень…
— А вот я с этим категорически не согласна! — стукнула по столу кулаком Нонна. — Это ведь… с какой стороны посмотреть… Если с нашей, то все беды нам с Маринкой от вас — Епифановых! С чем мы с сестрой остались? Она — два раза вдовая, а я… — Нонна махнула рукой, — даже и говорить не хочу!
— Так мы и не о вашей с Мариной вине, — звенящим голосом отозвалась Ирина. — Еще раз говорю, не горем мы тут мериться собрались… Всякому свое больнее… Когда Ниночка… В общем, у меня в голове все время билась фраза, которую после похорон Павла мама сказала отцу: «Слишком много смертей…» А тут вдруг еще одна — Лешина… Действительно слишком много смертей. Я и вспомнила слова двоюродного брата отца, Федора, о том, что ничего хорошего не написано на роду нашего деда Матвея и его сестры Евдокии… Вспомнила, и мне показалось, что так оно и есть. Не только смертей много, а и всяческих несчастий… Молчала об этом, потому что сомневалась во всем, пока мы как-то с Нонной не разговорились. Она и убедила меня, что во всем происходящем с Епифановыми есть что-то роковое.
— Давай-ка, Иришка, поподробнее про всяческие несчастья Епифановых, — попросила Нонна.
— Сначала еще о смертях. У папиной сестры, нашей с братьями тети Оли, было двое детей: Петр и Лидочка. Петра я не могла знать совсем, потому что он умер во младенчестве, а Лидочку помню хорошо. Она была на год младше нашего Паши. Хорошенькая такая — кудрявая, голубоглазая, как кукла. Я всегда хотела быть такой, как тети-Олина Лидочка. И вот однажды Лидочка пропала. Нашли через месяц в лесопарковой полосе в каком-то овраге. Ее изнасиловали и убили. Ей было всего двенадцать лет.
— Ужас какой… — прошептала Марина, тут же вспомнив о своей Анечке.
— А тетя Оля… Она и так была очень слабой, какой-то болезнью мучилась. Не помню сейчас, чем именно она болела… В общем, она не перенесла этого горя и сама… вслед за Лидочкой…
— Самоубийство?
— Нет… как-то тихо угасла, чуть ли не на следующий же год. А муж ее дядя Юра сначала здорово запил, а потом куда-то уехал. Никто о нем больше ничего не слышал.
— Да-а-а… — протянула Нонна. — Выходит, что вся семья вашей тетки вымерла под корень. Муж не считается. Он — чужой человек. И у вас в семье — два брата уже в могилах. Похоже, что прав был Федор- то!
— Не два, а четыре, — глухо проронила Марина.
— Что «четыре»? — не поняла Нонна.
— В могилах уже четверо Ириных родных братьев.
— В каком смысле? — удивилась та.
— В прямом. Когда у меня умер Ванечка, я… в общем, понятно, в каком была состоянии… Так вот, Галина Павловна пыталась утешить меня тем, что я не одна такая разнесчастная. Сказала, что тоже отдала Богу первенца (она именно так выразилась), а потом и еще одного сына, который родился между Павлом и Ирой.
— Не может быть… — прошептала Ирина. — Мама никогда не говорила… Мы, дети, ничего не знали… Хоть у нашей семьи и нет фамильного склепа, но на кладбище могил уже полно… Среди них нет могил маленьких детей, кроме одной… Ванечкиной. Я это точно знаю, как, впрочем, и ты, Марина. И потом… что это еще за сын, который родился между Павликом и мной? Между нами был Леша… и все…
— Я передаю вам то, что мне сказала тогда Галина Павловна. Думаю, что она не стала бы сочинять в тот трагический момент. Грешно было бы…
— А может, она действительно присочинила, ну… чтобы тебе не так горько было? — предположила Нонна.
— Вряд ли. Если уж присочинять, так одного первенца за глаза хватило бы. Зачем еще одного сына приплетать?
— А лицо? Ты помнишь, какое у мамы в этот момент было лицо? — спросила Ирина.
— Н-нет… не помню… Не до этого мне было. Не утешили, знаешь ли, смерти других детей…
— Странно… Но я это выясню…
— Галина Павловна может и не сказать, — с сомнением покачала головой Нонна. — Раз уж столько лет молчала…
— Но ведь перед Мариной не отопрется!
— Захочет — отопрется!
— Но я все-таки попробую, тем более что теперь…
— Что «теперь»? — насторожилась Марина.
— Теперь уже не приходится сомневаться в том, что слова папиного брата Федора были пророческими или…
— Или? — подбодрила ее Нонна.
— Или он что-то такое знал…
— Что?! — в один голос выкрикнули Марина с Нонной.
— Откуда же мне-то знать? Но вот что сразу вспомнилось! Еще у одного папиного двоюродного брата, дяди Вани, дочь Татьяна родилась какой-то ущербной и закончила свои дни чуть ли не в психушке. Об этом в нашей семье избегали говорить, поэтому точно я ничего не знаю. А вот сын Саша… он, кажется, одного года рождения с нашим Павлом… вроде бы был благополучным, но его дети… В общем, оба наркоманы… Страшные… Похоже, уже ничего нельзя сделать… Один вроде бы при смерти, в больнице, а другой по
