Указав мне кивком на стоявший напротив стул, Стейн сказал:
— Доброе утро.
— Доброе утро, — ответил я, пытаясь хоть что-то прочитать на его лице, но, как обычно, не сумел этого сделать. На лице Стейна было написано недовольство, но это его обычное выражение.
Положение у капитана Дэвида Стейна в общем-то незавидное, поскольку в стенах ОАС он всегда играл роль второй скрипки, уступая первенство главному специальному агенту Джеку Кенигу. Однако этот старый, немало повидавший на своем веку еврей не давал спуску никому — ни мне, ни тем более Джеку Кенигу. Последнему — в особенности.
На стене над головой у Стейна висел диплом об окончании юридического факультета в серебряной рамке, так что при необходимости хозяин кабинета мог разговаривать с парнями из ФБР на столь любимом ими языке статей, параграфов и постановлений. Он пришел в ОАС из Отдела разведки Департамента полиции Нью-Йорка. На полицейском жаргоне это подразделение называлось «красным эскадроном». В последнее время людей из «красного эскадрона» я встречал редко. Напрашивался вывод, что это подразделение также сосредоточило свои усилия на борьбе со средневосточным и ближневосточным терроризмом. Однажды Стейн сказал мне по этому поводу: «Уж лучше иметь дело с чертовыми коммунистами. Они по крайней мере придерживались хоть каких-то правил».
В данном высказывании не было ничего ностальгического, просто констатация факта.
Похоже, Стейн, как и я, любил свою прежнюю работу и новое место ему не особенно нравилось, но полицейский комиссар решил, что в ОАС Стейн принесет больше пользы, и тому пришлось подчиниться. У нас с ним была еще одна общая проблема, которую коротко можно было охарактеризовать как «необходимость делить лояльность». Мы оба хоть и работали на федералов, но были и оставались нью- йоркскими копами до мозга костей. По этой причине я был уверен, что он не станет применять ко мне слишком уж строгие меры.
Посмотрев на меня, Стейн сказал:
— Ты вляпался в дерьмо по это самое место, парень.
Видите, каким ласковым он иногда может быть?
— Ты что — трахаешь жену какого-нибудь босса или что-то в этом роде? — осведомился он.
— В настоящий момент таких грехов за мной не числится.
Он проигнорировал мое заявление:
— Ты хоть представляешь себе, до какой степени ты обделался?
— Нет, сэр. А вы?
Стейн закурил сигару и выпустил клуб удушливого сизого дыма:
— Джек Кениг ждет, когда я принесу ему на подносе твои яйца, чтобы он получил возможность потыкать в них кием, играя на своем домашнем бильярде. А ты, выходит, даже не имеешь представления, по какой причине весь этот шум-гам?
— Ну… Причины могут быть самыми разными. Вы ведь знаете, какие эти федералы буквоеды.
Он опять проигнорировал мои слова, однако я был уверен, что они напомнили ему о существовании нерушимого полицейского братства, членами которого мы с ним оба являлись.
Стейн снова выпустил в потолок облако удушливого сигарного дыма. Во всех учреждениях, где заправляли федералы, курение было запрещено вот уже пять лет, но офиса Стейна это как бы не касалось. Хотя у него на столе тоже стояла табличка «Курить воспрещается», непосредственно за ней располагалась весьма вместительная пепельница.
Взглянув в какую-то бумагу, лежавшую на столе, он сказал:
— До меня дошли слухи, что вчера с тобой никто не мог связаться — ни по телефону, ни по пейджеру. Почему?
— Потому что я отключил мобильник и пейджер.
— Агентам запрещено отключать средства связи. При любых обстоятельствах. — Помолчав, он добавил: — А если бы объявили общую тревогу? Или тебя это не волнует?
— Волнует, сэр.
— Тогда какого черта ты все отключил?
— Виноват, сэр. И у меня нет оправданий.
— Может, хоть одно все-таки найдется?
— Я не стану ничего придумывать, сэр. И скажу правду. Я сделал это, потому что не хотел, чтобы меня вычислили.
— Это почему же? Ты что — трахаешь жену комиссара полиции?
— Нет, сэр.
— А что ты вообще вчера делал?
— Ездил в одно местечко под названием Уэстгемптон.
— Я думал, ты заболел…
— Я не был болен, сэр. Просто взял свободный день.
— Почему?
Вспомнив свой совет Кейт говорить правду и одну только правду, я сказал:
— Я занимаюсь расследованием кое-каких аспектов дела «Транс уорлд эйрлайнз». Разумеется, в нерабочее время.
Стейн несколько секунд молчал, потом спросил:
— Что значит — в нерабочее время?
— Это значит, что данный случай меня здорово заинтересовал.
— Неужели? И что же в нем такого интересного?
— То дерьмо, которое на него налипло.
— Меня тоже кое-что интересует в этом деле. Итак, ты хочешь сказать, что предпринял расследование по собственной инициативе и никто тебя к этому не принуждал и не подталкивал? Изначально это была твоя идея?
— Я ездил на мемориальную службу, посвященную пятой годовщине катастрофы. И это навело меня на кое-какие мысли.
— Ты был там со своей женой?
— Да.
— И эта совместная поездка заставила тебя вернуться мыслями к событиям пятилетней давности?
— Совершенно справедливо, — сказал я и поторопился добавить: — Мне показалось, что в этом деле существуют досадные пробелы.
— Правда? А ты, значит, собираешься в свое свободное время их заполнить?
— Точно. По крайней мере мне бы этого хотелось.
Помолчав, Стейн произнес:
— Кениг не сказал мне, почему ты оказался по уши в дерьме. Он хотел, чтобы я выяснил это у тебя лично. Полагаю, всему причиной именно это дело. А ты как думаешь?
— Думаю, так оно и есть, капитан. Федералы напустили вокруг него столько тумана и так странно себя ведут…
— Скажи, Кори, какого черта ты суешь свой нос куда не следует?
— Потому что я детектив, сэр.
— Я тоже детектив, но стараюсь выполнять отданные мне приказы.
— А что, если это незаконные приказы?
— Только не надо втягивать меня в разговоры о том, что законно, а что нет. Я сам юрист, и всякого рода статей, параграфов и подзаконных актов в одном моем мизинце больше, чем во всей твоей чертовой башке.
— Я это понимаю, сэр. Я только хотел сказать, что…
— Тебе кто-нибудь говорил, чтобы ты оставил это дело?
— Да, сэр. Лайэм Гриффит. На мемориальной службе. Он тоже там находился по какой-то не совсем понятной мне причине. Но я не работаю на Лайэма Гриффита. Поэтому его требование…
— Хорошо… Оставим на время эту тему, Кори. Между прочим, ты мне нравишься. И как человек, и как
