Первая среда каждого месяца была поистине Ужасным Днем — днем, которого ожидали со страхом, переносили с мужеством и забывали с поспешностью. В этот день все полы должны были быть без единого пятнышка, все стулья — без пылинки, все кроватки — без морщинки. Девяносто семь извивающихся сироток необходимо было вымыть, причесать и одеть в свеженакрахмаленные формы и всем девяноста семи напомнить о том, как надо себя вести и на все вопросы опекунов вежливо отвечать: «Да, сэр», «Нет, сэр».
Это было очень утомительное, истощающее все силы время, и бедной Джеруше, самой старшей среди сирот, приходилось принимать на себя главную тяжесть этого злополучного дня. Но и эта первая особая среда, подобно предыдущим, наконец кончилась. Джеруша выскользнула из кладовой, где она готовила бесконечные сандвичи для гостей приюта, и поднялась наверх, чтобы выполнять свои обычные обязанности. На ее попечении была комната «Ф», где одиннадцать крошек от четырех до семи лет от роду занимали одиннадцать кроваток, поставленных в ряд. Джеруша собрала своих подопечных, привела в порядок их помятую одежду, вытерла им носы и повела цепочку опрятных и послушных детей в столовую, отвоевав те благословенные полчаса, которые можно провести, уплетая хлеб, молоко и пудинг из чернослива.
Когда гости ушли, она присела на подоконник и прислонилась к холодному стеклу разгоряченным виском. Она была на ногах с пяти часов утра, выполняя всевозможные поручения, подгоняемая бранью суетившейся и нервничающей начальницы приюта миссис Липпет. За кулисами она не всегда сохраняла то холодное и спокойное достоинство, с которым представала перед опекунами и дамами-патронессами.
Джеруша устремила свой взор по ту сторону железной ограды, обозначающей границы приюта, на спускающиеся вниз гребни холмов и разбросанные среди них дачи, на деревню вдали, островерхие крыши которой возвышались из-за обнаженных деревьев.
День закончился, по-видимому, вполне благополучно. Опекуны и члены комитета совершили свой обычный обход, зачитали свои доклады, попили чай и теперь торопились к собственным уютным домашним очагам, чтобы снова на целый месяц забыть о существовании беспокойных приютских малышей. Джеруша подалась вперед, наблюдая с любопытством и оттенком грусти вереницу экипажей и автомобилей, которые выезжали из ворот приюта.
Мысленно она сопровождала экипажи один за другим к тем большим домам, которые стояли вдоль склона холма. Ей представилось, как она сама в меховом манто и бархатной шляпе, отделанной перьями, опускается на сиденье, небрежно пробормотав водителю — «домой». Но перед дверью этого «дома» картина принимала неясные очертания. Джеруша была наделена воображением, которое, как говорила миссис Липпет, не доведет ее до добра, если она не умерит его. Но даже при всем богатстве своего воображения она не могла перенестись дальше подъездов тех домов, в которые ей хотелось бы войти. Увы! За свои семнадцать лет бедная, нетерпеливая, любознательная маленькая Джеруша ни разу не переступала порог обыкновенного дома и никак не могла представить повседневную жизнь тех, других человеческих существ, жизнь которых протекала, не обеспокоенная заботами о сиротах.
раздался голос Томми Диллона. Он пел в церковном хоре, а теперь, поднимаясь по лестнице и затем идя по коридору, распевал. Его пение становилось громче по мере того, как он приближался к комнате «Ф». Джеруша оторвалась от окна и вновь окунулась в житейские заботы.
— Кому я понадобилась? — врезалась она в песнопение Томми с нотой острой тревоги.
набожно произнес нараспев Томми. Но в его голосе совсем не было злорадства. Даже самый бесчувственный сиротка не мог не пожалеть провинившуюся «сестру», которую вызывали в канцелярию встретиться лицом к лицу с рассерженной начальницей. А Томми любил Джерушу, хотя она иногда и дергала его за руку и так вытирала ему нос, что чуть ли не отрывала его.
Джеруша пошла без лишних слов, но две резкие линии пролегли между ее бровями: что могло бы случиться? Может быть, сандвичи были недостаточно тонко нарезаны? Может, в ореховые пирожные попали скорлупки? Или, может быть, одна из посетительниц увидела дырку на чулке Сюзи Хауторн? Или — о, ужас! — неужели один из вверенных ей херувимчиков из комнаты «Ф» надерзил опекуну?
Длинный низкий холл не был освещен. Спускаясь по лестнице, Джеруша увидела спину последнего опекуна, который стоял, готовый к отъезду, у открытой двери, ведущей к воротам. Джеруша видела его лишь мельком, и ей смутно запомнился некто очень высокого роста. Он подзывал автомобиль, который ожидал его в подъездной аллее. Когда автомобиль тронулся и стал приближаться, ослепительный свет фар отбросил тень человека прямо на противоположную стену. Тень причудливо обрисовала непомерно удлиненные ноги и руки, которые двигались по полу и по стене коридора. Получилась полная иллюзия фантастического, огромного, извивающегося длинноногого паука-сенокосца [1].
Тревожный хмурый взгляд Джеруши сменился коротким смехом. Она была по натуре жизнерадостной и всегда находила малейший повод, чтобы хоть немного повеселиться. Уже одно то, что из такого гнетущего факта, как опекун, можно было получить какое-то развлечение, было само по себе чем-то неожиданно приятным. Ободренная этим маленьким эпизодом, она пошла к канцелярии и с улыбкой на лице предстала перед миссис Липпет. К ее удивлению, начальница хоть и не улыбалась, но глядела вполне дружелюбно. На ее лице было почти такое же приятное выражение, с каким она обычно встречала гостей.
— Садись, Джеруша, мне надо тебе кое-что сказать.
Джеруша опустилась на ближайший стул и ждала, затаив дыхание. Автомобиль пронесся мимо окна, и миссис Липпет проводила его взглядом.
— Ты заметила джентльмена, который только что уехал?
— Я видела его спину.
— Он — один из наших самых влиятельных и богатых опекунов и дает большие суммы для поддержки нашего приюта. Я не могу назвать его имени, он особо оговорил, что должен остаться неизвестным.
Джеруша широко раскрыла глаза: она не привыкла к тому, чтобы ее вызывали в канцелярию обсуждать с начальницей причуды опекунов.
— Этот джентльмен принял участие в судьбе нескольких наших мальчиков. Ты, наверное, помнишь Чарли Бентона и Генри Фрайзе? Они оба были посланы учиться в колледж мистером… мм… этим опекуном и оба упорным трудом и блестящими успехами возместили деньги, которые так щедро и великодушно были потрачены на них. Иной оплаты этот джентльмен не желает. Но до сих пор его филантропия распространялась исключительно на мальчиков. Я никогда ни в малейшей степени не могла заинтересовать его судьбой какой-нибудь девочки из нашего заведения, несмотря на то, что они этого всячески заслуживали. Уверяю тебя, он не любит девочек и совершенно не заботится об их судьбе.
— Но, мэм… — пробормотала Джеруша, так как здесь от нее, видимо, ждали какого-то ответа.
— Сегодня на очередном собрании был поднят вопрос о твоем будущем. — Миссис Липпет на мгновение замолкла и потом продолжала медленно и безмятежно, что было очень тягостно для ее маленькой слушательницы, сердце которой после последней фразы учащенно забилось. — Обычно, как тебе известно, мы не держим детей в приюте после того, как им исполнится шестнадцать лет, но для тебя было сделано исключение. Ты закончила нашу школу в четырнадцать и так хорошо училась (к сожалению, этого нельзя сказать о твоем поведении), что было решено позволить тебе посещать сельскую гимназию. Теперь ты ее заканчиваешь и, конечно, приют не в состоянии больше содержать тебя. Ты и так уже живешь здесь лишних два года.
Миссис Липпет упустила тот факт, что Джеруша в течение этих двух лет с утра до вечера усердно работала за свое содержание: что интересы приюта были всегда на первом месте, а ее учение — на втором; что в такие дни, как сегодня, она мыла и чистила весь дом.
