добудет меч, обещана хорошая награда. Толман с интересом следил за погоней: беглецы не должны уйти, слишком много на них навешано железа. Его удальцы на неподкованных степных лошадках догонят их в один миг. Точно: Перекатиполе, лучший из лучших, со своим десятком уже настиг несчастных. Сейчас хану принесут их головы и меч. Но что это? Толман подскочил со своего места, чтобы получше рассмотреть. Что такое? Весь десяток лучших батыров лежит в придорожной пыли. Толман огляделся. Нет, со стен городища стреляют в основную массу войска. Да и не стрелы это! Вон Туран, — сощурив глаза, сумел рассмотреть Толман, — с отрубленной вместе с плечом рукой, извивается на земле. Затем безголовый. А вот и Перекатиполе. О боги! Разрублен на две половины, словно тушка барана, одним взмахом! Все порублены на куски страшными длинными мечами русов. Меч! — бросило в пот Толмана. — Вот в чём дело! Не зря Мор так беспокоится о нём. С этим мечом они неуязвимы! Но их всего лишь двое, а у меня много батыров! Фигурки путников скрылись в лесных зарослях, исчезая из глаз хана. Толман сделал знак, и ему подвели коня.
— За мной! — крикнул хан охране, направляя коня к зарослям.
Он не заметил, как городские врата открылись во второй раз, выпуская еще двоих всадников.
— Ты видел, — делился Никита с другом своими впечатлениями, — он подъехал, а Добрыня его вжик, я даже глазом моргнуть не успел! А тот как развалиться на две половинки. Только кровь брызнула!
Никита выдернул меч и взмахнул им так, как это делал Добрыня. Серебристая полоска металла превратилась в сверкающий полукруг. Рассеченный воздух возмущенно загудел.
— Ух ты! — изумился Никита. — Не хуже, чем у Добрыни получилось!
Он поднял меч над головой, вращая его в руке. Воздух жужжал, а меч вращался как будто сам по себе.
— Вот это да! — обрадовался Кожемяка, пуская коня в галоп.
Он подкинул меч вверх. Оружие, вращаясь, взлетело в воздух. Отполированный металл слепил глаза, отражая полуденное солнце. Ненадолго замерев в высшей точке, меч начал падать. Словно литой, он впечатался в мозолистую ладонь Кожемяки.
— Ты видел?! Ты видел?! — развернулся Никита к скачущему позади Морозке.
— Здорово! — согласился Морозко. — Только сверкает сильно. Издалека видно. Как бы худа не было. Ты уж лучше его пока не бросай! — попросил он.
— Ладно, не буду, — с сожалением оглядев чудесное оружие, проговорил Кожемяка и убирал его в перевязь.
— Гляди-ка! — указал Морозко вдаль своим посохом, который не бросил, а вез с собой на манер копья. — Догоняет кто-то!
Кожемяка приложил ладонь ко лбу, напряженно вглядываясь в степь.
— Догоняет! Только это одиночный всадник! Подождем, разберемся!
Он остановил коня. Морозко подъехал поближе к другу. Всадник приближался.
— Уф! — облегченно вздохнул Никита, первым разглядевший всадника. — Это ж старина Ругер! И чего ему здесь надо? Слушай, а крепкий ведь старик, смотри, сколько железа на себя нацепил, и хоть бы хны!
Поравнявшись с друзьями, Ругер остановил коня.
— Сколько лет, сколько зим! — приветствовал старого знакомца Кожемяка.
Ругер непонимающе уставился на Никиту.
— Ах, да! — спохватился Никита. — Ты ж по-нашему не очень! Исполать!
Ругер снял мятый шелом с личиной, закрывающей половину лица. Вытер со лба пот, заливавший глаза.
— И вам желаю здравствовать! — приветствовал друзей старый вой.
— Ты чего это за нами направился? — спросил Кожемяка.
— Я вот сидел и думал, — начал Ругер, — один я. Никого у меня не осталось. Ни друзей, ни родных. А у вас, я чую, всё впереди! Возьмите меня с собой. Пригожусь. Трудностей не боюсь. А еще один меч, — он хлопнул себя по бедру, где в потёртых ножнах болтался длинный двуручный секач, — лишним не будет.
— Уговорил! — рассмеялся Никита.
Спасительный лесок был совсем рядом. Казалось, протяни руку, и ты уже там. Снежок несся как ветер. Жеребец Дуная не отставал. Но этой скорости было не достаточно. Наперерез богатырям, яростно размахивая кривыми саблями, неслась группа печенегов. Степняки стремительно приближались. Их легконогие неподкованные лошадки бежали резвее тяжело нагруженных богатырских коней.
— Уйти не удастся! — пронеслось в голове Добрыни, когда он срубил первую голову.
Голова отлетела, словно качан капусты, звериный оскал сменился недоумением: неужели все так быстро кончилось? Второго печенега Добрыня молодецким ударом разрубил на две половинки, третьего сбил грудью Снежок: смял всадника копытами. Где-то рядом, то появляясь, то исчезая с глаз Добрыни, отбивался от наседающих степняков Дунай. Были слышны лишь страшные чавкающие звуки, свист разрезаемого мечом воздуха и предсмертные вопли печенегов. Наконец, первые ветки редколесья ударили Добрыню по лицу. Дунай не отставал.
— В чащу давай!!! В чащу!!! — прокричал, что есть мочи Добрыня.
Дунай махнул головой: понял, дескать. Добрыня продолжал гнать Снежка меж редких пока еще деревьев, успевая уворачиваться от сучьев, так и норовивших выколоть глаза. Степнякам это удавалось хуже: вольные сыны степей не привыкли ездить по лесу. То здесь, то там раздавались крики незадачливых наездников. Насмешливое эхо с удовольствие подхватывало крики раненых и разносило их по всему лесу. Неожиданно светлое редколесье сменилось мрачным лесом. Деревья раздались вширь, выпустив на поверхность переплетения толстых, словно сытые змеи, корней. В нос ударил запах прелой листвы: здесь всегда царил душный полумрак.
— Только бы Снежок не споткнулся! — взмолился Добрыня.
Конь уже с трудом пробивался через лес: приходилось объезжать поваленные деревья. Толстые ветки так и норовили столкнуть всадника с лошади. Погоня отстала, захлебнулась где-то далеко позади, даже звуков её уже не было слышно: лес не выносит шума. Дальше ехать стало совсем невмоготу: Добрыня спрыгнул с коня и повёл Снежка в поводу. Неожиданно впереди раздался хруст, Добрыня остановился. Рядом с ним как из-под земли появился Дунай.
— Добрыня, это я! — замахал руками Дунай. — Смотри, не заруби!
— Ты откуда? — обрадовался Добрыня, узнав побратима.
— Здесь ниже высохшее русло реки. Сейчас от речки один ручеек остался, по нему и рванём, словно по дороге!
— Добре! Поспешать нужно! Владимир ждёт!
— Твари! — брызгая слюной, орал Толман. — Дети шакалов, сыны ослиц!
Хан словно обезумел.
— Упустить их тогда, когда они были у нас в руках! О, горе мне! Кто должен был следить за лесом?
Стоявший с краю старый сотник Улбан понуро опустил голову.
— Ты?! — завизжал Толман, выхватывая у него из-за пояса саблю.
Хан размахнулся и опустил оружие на шею несчастного. Но у него не хватило сил перерубить с первого раза толстую шею сотника. Сабля с глухим звуком вонзилась в крепкие шейные позвонки Улбана, да так там и застряла. Струей крови Толмана обдало с ног до головы. Улбан медленно осел на землю, затем забился в конвульсиях. Толман достал золотую статуэтку Мора, подставил её под струю горячей крови. Буквально в считанные мгновения она перестала течь. Толман был уверен, что во всем теле Улбана её не осталось ни капли.
— В стойбище! — приказал хан. — Великий Мор подскажет верный путь!
Мерно покачиваясь в седле, Толман не переставал думать о гневе Мора. Что сделает с ним Мор. Его бросало в холодный пот лишь при одной мысли о встрече со своим богом. Как в тумане слезал Толман с коня. Невидящими глазами смотрел сквозь приближенных. Карачун ни на мгновенье не выпускал повелителя из поля зрения. Когда они остались одни в шатре, Карачун нетерпеливо спросил:
